Цветок раскрылся слишком быстро. Распахнулся с треском, высвобождая алые лепестки из сухого бутона, разбрасывая далеко в стороны бесполезные более ложноножки. Ее прическа взметнулась во все стороны, запах паленых волос смешался с запахом пороха, ноги подогнулись, и тело стало оседать на неестественно прямых ногах, которые вдруг утратили способность сгибаться в коленях.
Лэйд подхватил его — и мягко опустил на пол. Так, словно оно могло повредиться от соприкосновения с ним или от резкого движения. Пустая оболочка цветка, пережившая его цветение лишь на один крохотный миг. Опавшая, безвольная, бесполезная, выплеснувшая вместе со стремительно остывающем на мебели и полу алым соком сокровенную суть своего существования.
***
Лэйд уложил мисс ван Хольц на спину, сложив ее руки на груди — никчемная попытка хоть как-то изобразить долженствующий ритуал.
В сущности, подумал Лэйд, любые похороны, по чьим традициям они бы ни проводились, чопорным британским или странным маорийским, это всего лишь наша попытка загладить вину перед покойным, выказать ему, уже остывшему и лежащему в красивом ящике установленного образца, свое запоздалое почтение.
Она не сказала ему. Предпочла уйти молча, с улыбкой на губах и глазами, полными слез.
Нарочно обрекла его на мучения? Или знала, что положение безвыходно и, раскрыв карты, она лишь сделает ему хуже? И что имел в виду Розенберг, когда говорил о том, что виной всему Крамби?
«Крамби никому не сказал».
Два года назад. Что-то случилось в почтенной «Биржевой компании Олдриджа и Крамби» тогда, два года назад. Что-то страшное, вызвавшее к жизни существо, столь обозленное на род людской, что обрекло всех людей в своей власти на мучительную смерть. Чем они его оскорбили? Чем обидели? И почему Крамби ничего не сказал, если знал об этом?..
Отступив от мертвого тела, Лэйд рассеянно провел пальцами по столешнице письменного стола, не обращая внимания на обмякшее тело огромного паука по другую его сторону. На столе не было пыли, как на некоторых других, Розенберг явно любил свое рабочее место — до того, как оно превратилось в оплетенное паутиной паучье логово. Любил и ухаживал.
Единственным предметом, оставшимся на столе, была фотокарточка. Вставленная в простую серебряную рамку, она явно не служила украшением, но, видимо, была памятна владельцу при жизни.
Его лицо, подумал Лэйд, испытывая желание отвернуться. Вот почему он не выбросил ее, как все прочие вещи из прошлой жизни, сделавшиеся бесполезными, все документы, побрякушки и украшения. Запертый в собственном кабинете, превращающийся в огромного паука, Розенберг оставил свою фотокарточку на столе чтобы сохранить память о тех временах, когда он был человеком. Как сентиментально.
Вот только… Лэйд прикусил губу, еще не понимая, в чем подвох. Лишь увидел, точно наяву презрительную тигриную усмешку.
Розенберг не отличался сентиментальностью при жизни. Напротив, всегда был холоден, насмешлив и подчеркнуто пренебрежителен ко всему окружающему. Представить его, разглядывающим собственную фотокарточку, было бы…
Странным?
Лэйд подошел к столу, не сводя взгляда с рамки. Человек с фотокарточки смотрел на него и, хоть изображение порядком выцвело, почти утратив цвет по краю, было отчетливо видно, что человек улыбается. Должно быть, только что провернул неплохую сделку или…
Фотокарточка! Лэйд щелкнул пальцами.
Это был не целлулоид с желатиновым контрслоем, как на всех современных фотокарточках, что выставляют в витринах или держат на рабочем столе. Это была фотопластина на стеклянной подложке и одно только это говорило о том, что снимок сделан не вчера и не на прошлой неделе. Лет двадцать назад, прикинул Лэйд, пристально глядя на фотографию. А то и двадцать пять.
Но Розенберг совсем не стар годами, ему было самое большее тридцать пять. Двадцать лет назад он должен был быть подростком. На фотокарточке же изображен мужчина средних лет, мало того, глядящий на фотографа ясными живыми глазами, не вооруженными ни очками, ни прочими оптическими приспособлениями.
Это фотокарточка мистера Олдриджа. Один из немногих предметов, которые Крамби со своими присными обнаружили в его сейфе после смерти. Мистер Розенберг взял ее себе на память, и водрузил на письменном столе.
Лэйд взял фотопластину в руки, пристально разглядывая, точно та была сомнительного качества ассигнацией, оставленной подозрительным покупателем. Изображение выцвело, местами расплылось, но даже в таком свете было отчетливо заметно, что мужчина, изображенный на нем, не был Розенбергом. Облаченный в хороший костюм, он не улыбался, как это делают фотографируемые, а немного хмурился, словно досадуя, что угодил в кадр, уголки его губы были немного опущены, а отведенная в сторону рука держала то, что сперва показалось Лэйду мазком эмульсии на полях снимка, оставленным пальцем фотографа, но оказалось шляпой — роскошным шелковым цилиндром.
Лэйд ощутил, как его внутренности превращаются в мягкую влажную вату.
Этот человек не должен был здесь находиться. Он часто находился там, где не должен был, но здесь, в простой серебряной рамке, на рабочем столе Розенберга…
— Кио катахи мано нга ревера э хаехае ай а коэ![6] — пробормотал Лэйд, борясь с ощущением того, что изображенный на фотопластине мужчина не только видит его, Лэйда Лайвстоуна, но и наслаждается его замешательством, — Не думал, что мы свидимся, уж тем более, здесь. Ну здравствуй, старина.
[1] Менгиры — вид меголита (примитивного каменного сооружения), вертикальная каменная глыба.
[2] Тур — сооружение примитивной культуры, представляющее собой груду камней конической формы.
[3] Эпсомское дерби — традиционные конные скачки, проводимые в г. Эпсоме (графство Суррей, 25 км. от Лондона) с 1780-го года.
[4] Римесса — платежный документ для международных взаиморасчетов.
[5] Саломея — иудейская царица, потребовавшая у царя Ирода в награду за свой танец отрубленную голову Иоанна-Крестителя.
[6] Kia kotahi mano nga rewera e haehae i a koe! (маори) — «Чтоб тебя разорвала тысяча чертей!»
Глава 21
Тварь оказалась куда более прыткой, чем он ожидал. Копье, которым он метил в центр ее впалой груди, прошло пятью дюймами выше намеченного, лишь задев плечо и сбив ее прыжок. Лэйд выругался сквозь зубы. Проворное отродье. Проворное, мелкое и чертовски опасное.
Тварь заверещала, выгнувшись дугой и запрокинув голову. Ее поджарое тело выглядело легким, высохшим, почти невесомым, точно мумия кошки, которую рабочие из Уэльса замуровали в каменной кладке на счастье, но Лэйд знал, что это обманчивое впечатление. В схватке это создание было опаснее, чем аллигатор весом в полторы тысячи фунтов.
Морда — вытянутая, похожая на развороченную воспаленную рану, из которой вперемешку с гнойниками и язвами торчат бритвенно острые осколки костей. Но это были ее зубы и Лэйд отчетливо видел, как они скрежещут друг о друга, точно ерзая на своих местах. Глаза съежились в черепе настолько, что выглядели пятнами бурого мха, приклеившимися к глазницам. Но они отчетливо видели Лэйда, в этом он готов был поклясться, и видели исключительно в качестве добычи.
Прыжок был мгновенным и страшным. Сухие ноги распрямились беззвучно и с ужасающей силой, придав телу скорость снаряда. Снаряда, который наверняка смял бы все кости в теле Лэйда, угоди он в цель. Однако удар копья в плечо немного нарушил просчитанную траекторию. Тварь врезалась в стену, изрыгая отрывистые душераздирающие вопли. Ее когти со скрежетом прошлись по стене, обдирая уцелевшие панели, тщетно пытаясь нащупать Лэйда.
От нее скверно пахло. Хуже, чем от помойной ямы. Лэйд думал, что давно утратил обоняние, но сейчас, ощутив всю силу миазмов, исходящих от этой твари, ощутил мимолетное головокружение. Необычайная вонь.