Вытащив из кармана куртки фотографию, завернутую в клок газеты и тонкий целлофановый пакет, Колька разглядывал ее так долго, будто увидел в первый раз. Карточка выцвела и потерлась на углах. Шубин редко показывал эту фотку, но сейчас особый случай, а Кот свой человек. Сейчас можно. Он подсел ближе к Коту, сунул ему карточку. На берегу реки стоит Колька, одетый в майку с иностранными надписями и светлые шорты. Рядом с ним стройная девчонка лет восемнадцати. На ней цветастый сарафан с узенькими бретельками, белокурые волосы развеваются на ветру.
— Невеста что ли? — спросил Кот.
— Сестра Дашка, — сказал Колька. — Ждет меня. Нас только двое: она и я. Родители давно погибли. Еще дядька есть, он нас воспитывал и вообще… Заботился, короче. Сейчас у него своя забегаловка на трассе. Наверное, хорошо зарабатывает. И сестра пишет, что все у них нормально. Скучают без меня.
— Недолго им скучать осталось.
— И вот еще посмотри, — Шубин протянул Коту сложенную вчетверо бумажку, вырезку из журнала. На ней — ружье для подводной охоты, гидрокостюм и акваланг: баллоны с кислородом, маска, трубки. — Эту штуку, в смысле, не ружье, акваланг, я уже купил. Как раз за два дня до того, как меня повязали, и купил. Специально в Москву ездил. В нашей дыре такие вещи не продаются, потому что никто не купит. Акваланг дома меня дожидается. Ты умеешь пользоваться этой штукой?
— Баловался как-то, — кивнул Кот. — Не самое мудреное дело. Надо только, чтобы маска плотно прилегала к телу. И еще, чтобы кислород свободно поступал.
— А я вот ни разу не попробовал, — сказал Колька. — Как думаешь, резина не потрескалась, все-таки два года пролежала?
— Если фирменная — не потрескалась.
— Мой акваланг — фирменный. Один из самых дорогих.
Кот снял с прутика поджаристые, пропахшие дымом кусочки хлеба. Угостил Кольку и сам стал жевать. Петруха неслышными шагами подошел к костру, вгляделся в карточку, усевшись рядом с Колькой, сказал:
— Ничего девка, гладкая. Но больно уж костлявая. И бюста в ней мало. Но мне нравятся женщины посолиднее, в теле. Чтобы было за что подержаться. К чему прижаться. Лежишь на ней, как на пуховой перине. И ни о чем плохом не вздыхаешь. Нет, я бы на такую не прыгнул.
— Дашка не та девчонка, которая позволяет таким уродам, как ты, на себя прыгать, — Колька завернул карточку в газету, а затем сунул в пакет и запрятал глубоко в карман куртки. — Ты сам доходной, вот тебе и нравятся толстые бабы. Чтобы бюст до пупа и жопа в три обхвата.
— А что это за баба, если у нее одни мослы? Недоразумение природы.
Петруха скорчил брезгливую рожу, сунул в рот кусочек мяса и стал работать челюстями. Во рту не хватало половины зубов, поэтому процесс шел медленно.
— Мне такая женщина нужна, чтобы, как говориться, за собой повела — громко чавкая, сказал Петруха. — Вот, помню, такой случай. Пас я одну бабу на вещевом рынке, по виду башливую. Сама в кофточке и джинсах. Кошелек толстый. Расплачивается с продавцом и сует портмоне в задний карман. Ну, думаю: моя. Шмель в очке, надо брать. И взял. Спокойно, без кипеша. Кожу сбросил в урну, бабки в карман, и с рынка. Вхожу в автобус, а там едет та самая баба. И к ней контролеры подваливают. А у нее ни копейки. Короче, я за нее штраф заплатил. А потом, раз случай такой выпал, ближе познакомились. Вечером я уже в ее постели оттягивался и…
— Хватит, блин, базара: все только бабы, постель, — оборвал Петруху Кот. — Постель, бабы…
Разговоры о женщинах на зоне — бесконечные. Стоит только начать трындеть на эту тему, и уже никто не остановится. Потому что у каждого есть своя история, даже десяток историй, даже сотня, чаще всего выдуманных, которыми не терпится поделиться.
Петрухе стало скучно, потому что слушать его не хотели, а про мечту никто не спрашивал, и так все об этом уже знали. Пятый месяц, как у Петрухи обнаружили туберкулез. Теперь он дожидался отправки в лечебно-исправительное учреждение, но дело оказалось долгим. Нужно было сформировать группу туберкулезников, составить этап и только потом ждать отправки. До звонка оставалось еще четыре года — перевод в колонию для туберкулезников — верный шанс остаться в живых.
Но быстрее загнешься, чем попадешь в ЛИУ. Поэтому приходилось надеяться на собственные силы, лечиться подручными средствами. А, как известно, первое лекарство — собачье мясо и бульон из него.
Десять дней назад Петрухе улыбнулась удача. На забор стройки каким-то образом проникла дворняга. Собака грязная, старая и жилистая, но довольно упитанная. Петруха набросился на нее сзади, повалив на землю, задушил куском проволоки. Освежевав свою добычу в подвале, он закопал шкуру и два дня самодельным ножом расфасовывал тушку на части. В отдельный мешок — мясо, в другой — кости. Мясо он закоптил на костре, а из костей варил что-то вроде бульона. Лекарство, кажется, помогало. Петруха чувствовал себя бодрее, а ночной кашель бил его не так сильно, как прежде.
Костян задумчиво смотрел на огонь и думал о том, что он, возможно, окажется на свободе раньше, чем Колька выйдет по своей амнистии. И уж точно раньше того времени, когда Петруху отправят этапом в ЛИУ. До свободы теперь, можно сказать, рукой подать.
К неожиданной новости о намеченном побеге Константина Огородникова начальник колонии полковник Анатолий Васильевич Ефимов отнесся с философским спокойствием. Он пробежал глазами рапорт кума и пришпиленное к нему заявление активиста-общественника Цики. Вздохнул, нахмурился и молвил:
— Что ж, как говориться, наше дело — держать, а их дело — бежать. Таков непреложный закон жизни.
Чугур кивнул головой, он не собирался переть супротив законов жизни, но хотелось разобраться, куда гнет хозяин. И откуда это показное, обидное для начальника оперативной части равнодушие, будто побеги из ИТК происходят чуть ли не ежедневно, будто им давно счет потерян.
— Я хотел отдать приказ немедленно отправить Огородникова в карцер, — сказал кум. — Но потом решил не пороть горячку. С этим всегда успеется. Потому как…
— Потому как придется проводить расследование собственными и привлеченными силами, — Ефимов начал загибать растопыренные пальцы. — Ставить в известность московское начальство, прокуратуру. Исписать тонну бумаги. А потом будет долгое следствие. Понаедет сюда лишнего народа. Как-никак ЧП. Состоится выездное заседание суда, прямо тут у нас, в клубе. И ради чего вся эта бодяга?
Кум только плечами пожал.
— Ну, накрутят пятилеточку этому Огородникову, — продолжил хозяин. — А нам с тобой на хрен этот геморрой? На кой нам свалился такой прибыток?
Чугур наконец понял ход мыслей начальника. Отпуск Ефимова начинается через две недели, но раз на зоне такие дела творятся, отдых придется отложить до окончания следствия, а то и до суда. Путевку в санаторий и уже купленные билеты на поезд сдать. Вместо того, чтобы балдеть на юге, нужно сидеть в этом прокуренном кабинете, строчить рапорты и объясниловки.
— Разрули ситуацию, Сережа, — голос Ефимова сделался бархатным. — Разрули, ну, как ты умеешь. Понимаешь, о чем я?
— Ясно, — Чугур отвечал не по уставу, но с Ефимовым, прослужившим в системе ГУИНа двадцать два года, их связывали не формальные, а давние товарищеские отношения, можно сказать, мужская дружба. — Следует оставить на промзоне возле тайника двух солдат и офицера. Пусть посидят в строительной бытовке без света. И дожидаются нашего беглеца. Мы не будем вмешиваться, когда этот черт перейдет запретку и перемахнет второй забор. А потом он наткнется на караул, совершающий неплановый профилактический обход промзоны. Огородников наверняка окажет сопротивление и будет убит при задержании.
— Конечно, — поспешил согласиться хозяин. — Он обязательно окажет сопротивление. Вооруженное сопротивление. Потому что в том ящике у него, рубль за сто даю, есть самодельный нож или заточка. Солдаты обязаны будут стрелять на поражение. Разумеется, после предупредительного выстрела в воздух.
— Все понял, — кивнул кум.
— Активисту, как там его… Объяви устную благодарность и прикажи держать язык за зубами. Во избежание потери. Потери языка.
— Уже сделано.
— Хорошо, — улыбнулся хозяин. — Кстати, Сережа, заходи вечерком ко мне домой. В шахматы сыграем. Мне из Москвы фильмы интересные привезли. «Грудастые лесбиянки» и еще чего-то в этом роде. Сильно эротическое.