На пост главы города баллотировалось восемь человек. Шестеро — это так, мелочь. Трескотни много, а кошельки тощие. Серьезных претендентов двое. Этот Воскресенский, кругленький и гладенький мужик с замашками министра. Приехал из центра, какие люди за ним стоят, кто тянет его за уши наверх и проплачивает избирательную кампанию, — черт не разберет. Воскресенский напирает на то, что благодаря своим связям на Старой площади он вытащит город из бедности, решит жилищный вопрос, создаст новые рабочие места и все такое прочее.
Его главный соперник — некто Илья Сергеевич Гринько, такой же гладенький и мордастый, начинал как мелкий лоточник, которого крышевали бандиты. Но потом украл банковский кредит и выбрался из грязи. Теперь в его жилетном кармане умещается полгорода со всеми торговыми структурами, чиновниками и прокурорами. С бандитами он расплевался, когда залез под ментовскую крышу. Гринько косит под своего парня, мол, я здешний, тут начинал, своими трудами пробился наверх из самых низов. И все обращения к избирателям начинает со слова «земляки». Вторую половину города он получит, когда станет мэром. Если станет…
Судя по опросам горожан, их голоса перепадут заезжему варягу, а не местному коммерсанту с сомнительным прошлым. Впрочем, перевес минимальный, исход выборов не берется предсказать самая авторитетная гадалка. Для Дашки не важно, кто из этих козлов пробьется в начальники. Когда приходит пора выборов мэра, можно заработать хорошие деньги, конечно, если у тебя мозги на месте. Деньги нужны до зарезу, а мозги у Дашки там, где им положено быть.
Журналисты стали задавать свои вопросы, а кандидат продолжал давать невыполнимые обещания. Для порядка Дашка тоже подняла руку и хохмы ради осведомилась, не собирается ли будущий мэр вырубать березовую рощу в центральном парке и строить на ее месте картонажную фабрику. Такие слухи якобы ходят по городу. Кандидат выкатил глаза, видно, что о березовой роще и картонажной фабрике он слыхом не слыхивал. Дашка сделала фотографию: кандидат с выпученными глазами. Хороший кадр.
— Ну, знаете ли, — Воскресенский покашлял в микрофон. — Меня можно упрекнуть во многом, но…
Оказалось, что Воскресенский двумя руками, двумя ногами и всем сердцем за экологию. Он не даст в обиду зеленого друга, старые деревья он не тронет, мало того, посадит новую рощу. Терпеливо дождалась окончания позорной говорильни, Дашка сделала еще несколько снимков кандидата в полный рост, когда тот встал из-за стола, протянул руку, чтобы помахать собравшимся, и направился к выходу. Но вдруг глянул на свои ботинки и остановился. Воскресенский присел на стул, наклонился и стал завязывать шнурок. На лбу вздулась синеватая жилка, лицо налилось кровью. Дашка сделала еще одну фотографию. Хороший снимок, просто на пять с плюсом.
Через полчаса Дашка сидела за столом у окна в неприбранной комнате коммунальной квартиры. Она разглядывала фотографии Воскресенского, выведенные на экран портативного компьютера, и жевала бутерброд с сыром. Снимки кандидата Гринько сделаны в его предвыборном штабе пару дней назад. Теперь, прямо сейчас, предстояло выбрать: кого из кандидатов она утопит в дерьме и с кого получит за это некоторую сумму наличными. Тянуть дальше нельзя, голосование через неделю. Выбор давался непросто. Дашка нервно покусывала губу и косилась на фотографию брата Кольки, пришпиленную к стене конторскими кнопками. Интересно, что бы посоветовал сейчас брат? Но именно сейчас Колька не мог ничего посоветовать. Дашка кинула взгляд на противоположную стену, где красовались предвыборные плакаты кандидатов в мэры Воскресенского и Гринько.
— Блин, все они одним миром мазаны, — сказала она вслух, обращаясь к фотографии брата. — Что один, что другой… Уроды. Правильно, Коля?
И подбросила кверху монетку. Выпало на решку. Значит, ее жертвой станет варяг. Она взяла толстый черный фломастер, поднялась со стула и, постояв минуту перед плакатом кандидата в мэры Воскресенского, перечеркнула его физиономию. Крест-накрест.
Встреча с Димона Ошпаренного и Сергея Петровича Чугура по иронии судьбы выпала на самый жаркий летний день, когда неизвестно куда исчезают птицы, плавится асфальт, а человеческие мозги превращаются в подгоревшую кашу. Над городским поселком палило полуденное солнце, центральная площадь, украшенная большой цветочной клумбой, садовыми скамейками, покрашенными в интимный розовый цвет, и круглой тумбой с расклеенными на ней афишами, оказалась совершенно пустой.
Димон Ошпаренный и Вова Бритый, оставив машины в дальнем переулке, спускавшемся к реке, завернули в пельменную «Витязь», откуда округа просматривалась из конца в конец. Пробили в кассе комплексный обед и квас, устроились за стоячим пластиковым столиком в углу и через пыльную витрину стали разглядывать залитое солнцем пространство площади. Духота в пельменной стояла почти нестерпимая, на кухне не тянула вытяжка, оттуда несло кислой капустой и перебродившим квасом. Под сводчатым потолком лениво перегоняли горячий воздух лопасти огромного вентилятора. Стоявшая на раздаче толстая баба в несвежем фартуке, кажется, должна была вот-вот бухнуться в обморок от теплового удара.
— Странно, он должен быть на месте, — сказал Вова Бритый, отгоняя от тарелки муху. — Чугур мужик точный, как швейцарские котлы.
— А нельзя на его мобильник звякнуть?
— Это никак, — тряхнул шевелюрой Бритый. — Строго запрещено.
Ошпаренный немного волновался. От сегодняшней встречи и разговора с кумом зависело слишком многое. Он поставил на подоконник тонкий кожаный портфель, с какими ходят мелкие клерки или институтские отличники, и взял в руку вилку.
— Может, с ним чего случилось?
— Случилось? — Бритый усмехнулся и покачал головой. — Это со мной может что-то случиться. Или с тобой. Этого кадра ты плохо знаешь. С такими, как Чугур, ничего не случается. Никогда. Такая уж порода.
Вова, мужик лет тридцати пяти с длинными каштановыми волосами и наколками по всему телу, засунул в рот пельмень и, не разжевывая, проглотил его. Есть ему не хотелось, но Бритый, имевший за плечами четыре лагерных ходки, по зэковской привычке не привык оставлять еду на тарелках. Даже когда кусок не лез в горло. Димон поправил на носу темные очки и глотнул из запотевшей кружки хлебного кваса, отдающего свежими дрожжами, с отвращением посмотрел на дымящиеся пельмени. Бритый, перехватив этот взгляд, улыбнулся.
— Что, не привык тереться в таких рыгаловках с тараканами?
— Правильно сказать: отвык, — поправил Димон.
Он разглядывал площадь, но ничего не происходило. Уличное движение замерло, редкие прохожие уходили с солнечной стороны, спеша укрыться в тени старых тополей, разросшихся возле клуба «Ударник». Чугур строго настрого запретил привозить московского гостя в жилой поселок при зоне. Там каждый человек на виду и на счету. Стоит только появиться чужаку, поселенцы, а среди них немало бывших зеков, отмотавших срок в колонии, стукнут в оперчасть. Дескать, так и так: за какой-то надобностью из столицы сюда залетел жирный гусь. Дежурный офицер пойдет на доклад к Чугуру, поставит его в известность о залетной пташке. Как после этого тайно организовать встречу и потолковать? Из соображений конспирации пришлось ехать сюда, в рабочий поселок, что в тридцати верстах от зоны.
Наконец из знойного марева соткалась фигура мужчины, одетого в мятые светлые брюки и простенькую клетчатую рубашку. Человек прошелся вдоль клумбы, присел на край скамейки, осторожно присел, будто боялся обжечь задницу. И, зыркая глазами по сторонам, стал обмахиваться газетой, как веером.
— Наш клиент. Нарисовался, — сказал Бритый. — На целый час опоздал, скот.
Сунув в пасть последний пельмень, вытер жирные губы салфеткой и заспешил к выходу. Он перешел на другую сторону улицы, присев на скамейку рядом с кумом, о чем-то заговорил с ним. Чугур молча кивал головой, потом показал пальцем куда-то в даль, поднялся и, скатав газету трубочкой, пошел прочь. Бритый, быстро переставляя ноги, вернулся обратным ходом.