— Разве я крови стеснялся, — кивнул Пыж.
— Когда все кончишь, оскопи их обоих. Потом топай к себе. Помойся хорошо. Переоденешься, сходишь к хезнику. И, как прошлый раз, утопишь грязную одежду в дерьме. И ключи туда же кинешь. Инструмент со следами крови спрячь под крыльцо медсанчасти.
Кум выложил на стол короткий самодельный нож со скошенным лезвием, похожий на сапожный, и ступер, остро заточенный металлический прут. Рукоятки ножа и ступера были обмотаны лейкопластырем на матерчатой основе, на котором не оставалось следов пальцев.
— Хочешь чего спросить — спрашивай.
Кум влил в глотку остатки коньяка, вытер губы ладонью. И, ожидая вопросов, стал освобождать от бумажки карамельку с мятным запахом. Он думал о том, что Цика и Васька Гомельский лютой смерти не заслужили. Эти два ничтожества, хозяйские шавки, должны выйти на волю в одно время, через пару лет. Но никак это дело не складывается. Значит, не судьба им попасть в человеческий мир. Все, кто знал о побеге Кота, а из зэков знали только эти двое, должны исчезнуть.
Тут вопрос стоит ребром: или кум их закопает или они кума. На его месте другой неопытный начальник оперчасти просто провел бы с этими голубцами разъяснительную беседу. Мол, ваша информация о побеге Кота — тухлая и цена ей грош. Но кто бы поверил в такую байду? Правильно говорят: на чужой роток не накинешь платок. Неделя, другая и слухи о том, что кум покрывает Кота, покровительствует ему, даже закрыл глаза на подсудное дело о побеге, расползлись бы по лагерю, как тараканы. Уж такое это проклятое место, зона, что тут ничего от людей не спрячешь и не скроешь. Можно и не стараться.
И тогда жди беды. Врагов у кума куда больше, чем друзей. Найдется человек, кто давно счеты свести хочет, чиркнет письмецо местному прокурору, а то и в Москву напишет. Хватятся Кота, а его след простыл. И тут закрутится такая карусель, что жить тошно станет. Какой уж там дом на Кипре, когда сам под следствием.
— Ну, чего молчишь? — спросил Чугур. — Вопросы есть?
— Не по делу, — замялся Пыж. — У меня курятина кончилась.
— Что ж ты сразу не сказал?
Куму снова пришлось подниматься, открывать сейф. Он вложил в ладонь Пыжа пара пачек дешевых сигарет без фильтра и сказал:
— Ты много не кури. Это для здоровья вредно.
— Для здоровья вредно? — переспросил Пыж и зашелся лающим смехом, похожим на кашель туберкулезника.
Глава шестая
За время, что Дашка бродила по предвыборным штабам кандидатов в городские мэры, она твердо убедилась в том, что все пиарщики — полные придурки, мозги у них вывернуты наизнанку и работают от силы полчаса в сутки, не дольше. Потом замыкает реле времени, голова отключается и существует как бы отдельно от тела.
Начальником предвыборного штаба Николая Воскресенского оказался тщедушный мужичок с желтым лицом и красными воспаленными глазами. Сразу не поймешь: то ли этот Расторгуев, погруженный в дела и заботы, не спал всю прошлую ночь, то ли весело проводил время, пьянствовал до утра в ресторане «Три тополя», где подавали самое свежее в городе пиво и цены на доступных женщин не зашкаливали.
Он дымил, как паровоз, не выпуская изо рта сигарету, сыпал пеплом на письменный стол, заваленный никчемными бумагами, и на свой пиджак. Кашлял и снова хватался за сигарету. Расторгуев не сразу понял всю ценность фотографий, которые разложила перед ним Дашка, а когда наконец что-то сообразил, обрадовался, как ребенок. И стал приставать с теми же вопросами, что задавали Дашке в штабе конкурента. Как вы познакомились с Гринько? Где встречались? Каков этот он в постели? Только про обрезание почему-то не вспомнил. Ответы оказались односложными, без интимных подробностей. Так и не удовлетворив до конца свое любопытство, Расторгуев созвонился со своим шефом, внимательно выслушал наставления и спросил, сколько стоят карточки.
— Двадцать штук? — вытаращив красные глаза, переспросил он. — Да ты в своем ли уме, девочка? Таких цен в природе не существует. В при-ро-де.
— Кроме того, я согласна дать эксклюзивное интервью любой местной газете, — добавила Дашка. — В подробностях рассказать, как Гринько меня соблазнил. Прельстил деньгами, обещал с женой развестись. И бросил. Я ведь делала все, что он хотел. Любые желания выполняла. Я думала, что это любовь пришла. Настоящая большая любовь. И вот получила…
— Любовь пришла, — зашелся кашлем Расторгуев. — Господи, все бабы — дуры. Любовь… Это слово ты в мексиканском сериале услышала?
— Я же не шлюха, — Дашка всхлипнула. — Думала у нас все будет красиво. Он меня на хорошую работу определит. От жены уйдет.
Расторгуев снова то ли закашлялся, то ли засмеялся. Чуть было не сунул в рот сигарету горящим концом.
— Ну, а если мы ребят с местного телевидения подключим? — спросил он, когда приступ кончился. — Им ты сможешь все рассказать? На камеру?
Телевизионщики в Дашкины планы не вписывались. Чего доброго приедет та же съемочная группа, тогда все может кончиться плохо. То есть совсем плохо. Вплоть до суда.
— Перед камерой я робею, — сказала она. — На меня немота нападает. У нас в техникуме снимали день открытых дверей, попросили меня два слова сказать для телевидения. А я стою, как столб. Даже промычать не могу, язык отнялся. Вот если бы корреспонденту из газеты. Ему бы я все выложила.
Расторгуев открыл форточку и прикурил новую сигарету. В этот момент включилось его воображение, он увидел интимные фотографии на первой полосе городской газеты. И заголовок аршинными буквами: «Гринько: обратная сторона медали». Или что-то похлеще: «Со свиным рылом в калашный ряд». Фото обрюзгшей морды Гринько, а ниже — интимные фотографии. Эту статью можно будет позже напечатать отдельно, на листовках, и разбросать по всем почтовым ящикам. Пусть люди знают, какая гнида лезет в мэры. И скажут на выборах этому проходимцу свое решительное «нет».
Корреспонденция должна заканчиваться пространными рассуждениями о том, что кандидат в мэры с таким моральным обликом, извращенец и совратитель малолетних, построит в городе не два храма, а двадцать два публичных дома и в придачу пару сотен распивочных, где жителей станут травить негодной сивухой. Расторгуев сорвал телефонную трубку и коротко изложил свои соображения шефу.