Но, коротко размахнувшись, наотмашь ударил Пыжа краем тарелки по груди. Справа и слева. В следующую секунду Гомельский выронил свое оружие, боком повалился на пол, прижимая руки к горлу. Рукоятка заточки торчала из живота, но раненому было не до этого. Пыж выдернул заточку и, размахнувшись, всадил ее по самую рукоятку в ухо Гомельского.
Пару минут Пыж, привалившись спиной к кровати и обхватив ладонями колени, сидел на полу, набираясь сил. Но силы почему-то не приходили, напротив, к горлу подступила тошнота, а руки сделались холодными, какими-то ватными. Надо пересилить эту слабость, выйти отсюда. А дальше действовать по плану. Утопить одежду в сортире и вымыться в бочке с дождевой водой. Времени еще много. Серенький рассвет едва брезжил. Да, времени — вагон и маленькая тележка. Уцепившись за железную спинку кровати, Пыж поднялся на ноги.
Пол уходил из-под ног, словно палуба корабля, попавшего в жестокий шторм. В обрезанных сапогах хлюпала кровь. Позабыв в комнате нож и заточку, он, хватаясь за стены, выбрался в коридор, прошагал несколько метров и решил, что за один переход не одолеет путь до входной двери. Надо снова присесть и отдохнуть.
Пыж пришел в себя минут через пять, он сидел в луже крови посередине коридора и скользкими пальцами ощупывал грудь. Да, он облажался, накозорезил. Гомельский дважды полоснул его алюминиевой тарелкой, остро заточенной по краям. Зэки называли такую штуку шлюмкой. Опасная штука, ей можно запросто башку отрезать. Если бы знать, за каким хреном этот гад потянулся к столу, что это была за тарелка… Раны глубокие, едва ли не до ребер. Изрезанная куртка повисла клочьями, майка прилипла к телу. Ясно, самому кровь не остановить. Надо бы позвать на помощь повара. Пусть бежит к больничке, растолкает лепилу.
— Эй, Тарас, — крикнул Пыж и не услышал своего голоса.
Он попытался снова закричать, но из груди вышел лишь тихий стон. Бурмистров повалился на бок и снова потерял сознание.
Глава седьмая
Когда на темном небе загорелись первые звезды, Чугур подъехал к дому своей любовницы. Он загнал служебный «уазик» во двор, сполоснул руки в бочке с водой. Сел за накрытый стол и, хлопнув стакан коньяка, поужинал. Ирина Бударина молча наблюдала за тем, как любовник расправляется с вареным мясом и картошкой, а потом пьет чай с вишневым вареньем.
— Слышала, что у нас творится? — спросил Чугур, почувствовав, что ужин провалился, и теперь можно переброситься словом.
Разумеется, Ирина Степановна в курсе всех дел: продавщицы первыми узнают новости.
— Ужас какой, — сказала она. — Эти заключенные хуже бешеных собак. Готовы друг другу глотки перегрызть.
— Это точно, хуже собак.
— А зарезали кого?
— Двух неплохих людей кончили, — вздохнул кум. — Да что там неплохих… Хорошие были парни. Оба — активисты. Ни одного замечания в личных делах. Хотели навсегда покончить с преступным прошлым. Мечтали выйти на волю честными людьми. У одного мать — слепая старуха. Другой — единственный сын в семье. И вот как все обернулось. Жалко людей. Все этот проклятый воровской мир. Он от себя далеко не отпускает. Как говориться, рупь за вход, два за выход. Или заточку в сердце.
Чугур пригубил второй стакан чая. В доме Ирины Степановны он чувствовал себя хозяином. Одинокая женщина, хоть у нее по здешним понятиям у Ирины приличная работа, никогда бы не наскребла денег, чтобы отремонтировать и перестроить старый дом. Чугур помог обшить избу дюймовой доской, пристроить брусовую горницу, где они сейчас сидели. Да еще прибавь крышу из оцинкованного железа и просторную веранду с отоплением. Все городские удобства в доме. А в спальне импортный гарнитур, трехстворчатый полированный шкаф и кровать, широкая, как аэродром. На эту площадку приятно совершить посадку после трудового дня.
Все бы хорошо, но настроение кума вечно портил попугай Боря, крупная особь неизвестной породы. Мало того, что бестолковая птица плевалась шелухой от семечек, она еще умела разговаривать. Когда-то клетка с попугаем была собственностью ИТУ, стояла в красном уголке клуба. Чугур, поразмыслив, решил, что попугай на зоне — это как-то несерьезно, баловство одно. И привез клетку Ирине Степановне, так, забавы ради. Теперь он кум ругал себя за это, жалел, что просто не открутил птице голову.
Боря научился передразнивать интонации своего благодетеля, кроме того, на зоне он нахватался грубых нецензурных словечек. И его словарный запас продолжал обогащаться. Клетка с попугаем стояла на высоком круглом столике. Сейчас Боря из своего угла внимательно наблюдал за Чугуром и, кажется, собирался сказать какую-то очередную непристойность.
— Из района два прокурора приехали, — пожаловался Чугур. — Медицинский эксперт, врачи и еще какие-то хмыри на двух машинах. Замордовали меня. За целый день не пожрал, не присел ни разу.
— Говорили, убийца жив остался, да?
— Жив, — ответил Чугур и поправил себя. — Пока жив.
— А кто он?
— Как это: кто? Обычный зэк. Наркоман и отморозок. За дозу дури, родной матери глотку перережет.
Пыжа хотели везти в районную больницу, но кум приказал поместить его в лазарет. А то, чего доброго, Паша Бурмистров, не помня себя, скажет то, о чем нужно молчать даже на страшном суде. Сопливый врач, приехавший из района, настаивал на своем, убеждал Чугура, что без операции и переливания крови пострадавший не выживет. Но кум твердо ответил: в районе нет тюремной больницы, а помещать Пыжа в обычную палату никак нельзя. Это особо опасный рецидивист, сколько душ он загубил, сам не вспомнит. Да и Кум не возьмет на себя такой ответственности, он в ответе за каждого зэка.
Врач пообещал завтра направить на зону опытного хирурга. Только это напрасные хлопоты. Эту ночь Пыж не протянет, к утру приберется. Тут, как говориться, и бабке не ходи, потому что слишком большая кровопотеря. На всякий случай кум отдал приказ лепиле облегчить страдания Бурмистрова, если тот все же доживет до побудки.