Что-что? Жизнь они ей подарили?! Спасибо, конечно, но она, Люба, их об этом просила? Вот так не писала заявку: «Прошу зачать и родить меня…» Подпись, число, печать. Да если хотите, родительство – одно из самых эгоистичных чувств. В них, видите ли, инстинкт говорил – а она, Люба, отдувайся?
А ещё ты, мамочка, пальцем о палец не ударила, чтобы помочь поднять маленькую дочку, которую Люба растила практически как мать-одиночка. От мужа-то толку было немного: за ним самим нужен был глаз да глаз.
Люба последние месяцы беременности плохо себя чувствовала. Не успела приготовить приданого ребёнку. Скособоченную коляску наспех купили в комиссионке. Вместо нежного детского одеяльца свернули вдвое грубое и колючее взрослое одеяло, во взрослом же жёстком пододеяльнике.
Даже розовую ленточку не удосужились купить – пришлось перевязать свёрток с малышкой марлевым бинтом.
Роддомовским медсёстрам и нянечкам принято дарить тортик или конфеты – Вера с Надей из принципа ничего не принесли. А ведь в роддоме с Любой столько возились: беременность поздняя, тяжёлая. Медсёстры удивлённо посмотрели вслед.
А ещё помнишь, мамочка? У неё, Любы, на другой день после роддома из-за переживаний пропало молоко. Не успевала выцедить, не успевала простирнуть подгузники и пелёнки, потому что у малышки расстроился животик. Не успевала погладить пелёнки, погулять – ничего не успевала.
Дочка не спала три месяца – то есть вообще глаз не смыкала. Ещё немного, у Любы от недосыпа поехала бы крыша. Однажды в ванной она прислонилась к стене, начала засыпать на ногах с открытыми глазами и… Выронила девочку: крошечную, намыленную, скользкую как рыбка. Как она поймала её, в нескольких сантиметрах от кафеля?!
Где ты была в это время, мамочка?
А помнишь, мамуля, после родов впервые за полгода она, Люба, попросила тебя посидеть с малышкой? Добрые люди дали им приют, добрые же люди и позвали её в огород набрать бидончик малины: заваривать зимой дочке, которая часто болела? Ты, мамочка, давно внутренне с раздражением ждущая такой просьбы, возбуждённо подбоченилась: «Ну, нет! Я сама вас вырастила, никто не помогал».
Как тогда Люба плакала от обиды и боли, криком кричала в подушку. Тогда-то мама была ещё в силе…
Ничего личного, мамочка. Всё по справедливости. Люба просто возвращает камень, который ты вручила ей пятнадцать лет назад. И некому прекратить эту жуткую эстафету, где вместо эстафетной палочки передаются из рук в руки камни, камни, камни…
Действительно, почему сейчас все просят помощи у Любы, когда она уверенно стоит на ногах? И никто-никтошеньки не помог, когда просила помощи она?
И снова Люба ворошит обиду: почему машину и квартиру родители отписали старшей, деньги со сберкнижки, машину и дачу – средней дочери, а как коротать старость – так к меньшой Любе? Нет, не подумайте: Люба не материалистка, не узкая мещанка и не алчная хищница, не пиявица ненасытная. Но.
Давайте рассуждать логически. Родительские квартира, дача, машина – это плод их, родителей, совместной многолетней работы. Работа – это часы, дни, месяцы, годы. Время. Время – это жизнь. Итак: квартира, дача, машина – это эквивалент жизни. И родители посвятили свою жизнь старшим дочерям, в обход младшей. А стариться почему-то запланировали у Любы? Это – справедливо?!
Люба не из тех, кто после удара по правой щеке подставит левую. Она из тех, кто око за око.
Презираемый ранее всеми Любин пьющий муж разбогател, стал воротилой бизнеса. Люба обеспечена всем, у неё просторное жильё, где нашлось бы место для родителей. Ей не нужны ничьи квартиры, дачи и сберкнижки – ничего не нужно. Ничего, кроме справедливости.
А Корделия требовала справедливости? Да вот только Люба – не Корделия…
Плохое чувство – справедливость. Ведь если всем жаждать справедливости, никогда не вырваться из круга взаимных обид и претензий. Должен найтись тот, кто простит и забудет, и прервёт порочный круг. «Но ведь всепрощение – это беспринципность и бесхарактерность, – считала Люба. – Один раз простишь – вообще на шею сядут и ножки свесят. Пусть каждый получает то, что заслужил».
Вот самая близкая подруга с отчаянием крикнула в трубку о помощи. Просила, умоляла приехать, разобраться в их с мужем отношениях. Люба в то время зашивалась в своих делах, не до того. Ответила в том духе, что подруга-де сама виновата. Подруга бросила трубку, а в её руке остался Любин острый камень.
Уже сегодня она снова и снова безжалостно вкладывает камни в руки старших сестёр. Они вдруг воспылали родственной, сестринской любовью и рвутся прильнуть к Любе, погреться у её семейного огня, потому что своего у них – нет. Так получилось.