— А кто сказал, что мы ее не используем? — осторожно спросил Виктор Петрович.
Эмма одарила его взглядом, после которого Петрович уже не рискнул вмешиваться в ее монолог.
— Хочу обратить ваше внимание еще на одну существенную деталь, — Эмма выдержала многозначительную паузу. — Если счет превысит заявленный депозит, придется выложить недостающую сумму. Это понятно?
Все, кроме Клавдии, утвердительно кивнули.
— Вас что-то не устраивает? — обратилась к ней предводительница.
— Все! Нечего нам там делать.
— Значит, ставим вопрос на голосование, — констатировала Эмма. — Двое за, одна против, одна воздержалась.
Воздержавшейся была сама предводительница. Ей было страшновато брать финансовую ответственность на себя. К тому же, у нее не было всей необходимой суммы, хранящейся в общей кассе. Ведь она истратила общественные деньги на известные ей одной, как она считала, непотребные развлечения.
За проголосовали Петрович и Светлана. Первый мечтал с одобрения руководительницы вкусить алкогольных прелестей. Второй надоели скучные одинокие вечера.
Клавдия изначально считала идею сумасбродной, поэтому была рада, что затея провалится. Только она ошибалась.
— Меньшинство подчиняется мнению большинства, — без особой радости заключила Эмма. Но тут Клавдию понесло:
— Что значит меньшинство и большинство? У нас вообще-то 50 на 50. Ничья. То есть никто никуда не идет!
Разгорелся жаркий спор, в котором решающий голос, как ни странно, остался за Виктором Петровичем. С его вердиктом согласилась предводительница, поэтому Клавдия вынуждена была смириться.
На том и порешили.
Вечером Эмме позвонил Петрович. Настроение у нее было дрянь. Она лихорадочно соображала, откуда взять недостающую сумму. И его звонок был совершенно некстати. Однако она сдержала свой негатив и спокойно выслушала соседа.
— К Вам можно на минуточку? — осторожно спросил он.
— Да, конечно, — ответила Эмма, хотя разговаривать с ним сейчас совсем не хотелось.
Петрович уже звонил у двери, когда Эмма Борисовна поспешно поправляла волосы, придирчиво оглядывая себя в зеркале. Открыв дверь, она опешила. Перед ней стоял сосед с тортиком в руках.
— А цветы? — не узнавая себя, пошутила Эмма и тут же успокоила смутившегося старого волокиту, как она подумала о нем в это мгновение: — Да ладно, шучу. Проходите. И торт — лишнее. Но раз уж пришли…
Она засуетилась по кухне. А Петрович наблюдал за ней, все более и более восхищаясь ею. В домашней обстановке и без дурацкого командного тона она буквально перевоплощалась, становясь обычной. Нет, не совсем обычной, а восхитительной женщиной, волнующей его кровь.
Чаепитие затянулось. Петрович уже привыкал к вкусу зеленого чая. Приготовленный руками Эммы, этот напиток непонятного цвета уже казался ему божественным.
Слово за слово разговор перешел к предстоящему культурно-массовому мероприятию. И настроение Эммы заметно испортилось.
— Вас что-то тревожит? — спросил Петрович. Эмма замялась, но решила открыться:
— Мне очень стыдно, что я оказалась в такой неприглядной ситуации. Понимаете, в нашей общей кассе нет нужной суммы… я истратила ее на… непредвиденные расходы, — наконец, выдохнула она последние слова.
— Вы хотите сказать, что Вам нужны деньги?
— Да, — без обиняков произнесла Эмма, вся зардевшись, как девчонка.
А Виктор Петрович не мог оторвать от нее глаз — такой прекрасной показалась она ему в минуту слабости.
— Эмма… Борисовна, — не посмел нарушить он субординацию, — что же Вы молчали. Скажите только, сколько надо.
— Почти три тысячи, — ей было стыдно поднять глаза.
— Нет проблем. Я прямо сейчас и принесу.
— Нет, нет. Что Вы! Можно и завтра, — поспешила она предупредить его готовность сию минуту решить все вопросы. — Я отдам. Как только получу пенсию, так и отдам все.
— Да успокойтесь, — он хотел добавить, что возвращать вовсе и не надо, но вовремя остановился. Побоялся, что она неправильно его поймет.
Распрощавшись, они оба опять долго не могли уснуть.
Виктор Петрович почему-то вспоминал своих многочисленных жен и не совсем жен. Ругал себя за волокитство, измены и равнодушие к страданиям обманутых и брошенных женщин.
Эмма Борисовна думала о своей неудавшейся судьбе.
Была она слишком уж требовательна к себе и окружающим. Никогда не умела прощать слабости, редко кому сочувствовала и сопереживала. Не это ли стало причиной ее одиночества. Не поэтому ли она, овдовев очень рано, так и осталась одна. А ведь в сердце всегда теплилась надежда встретить своего человека.