— Ну езжайте, только хоть адрес оставьте. На всякий случай.
— А Вы нас не сдадите? — все еще строго и недоверчиво спросила Клава.
— Не беспокойтесь, своих не сдаем. Я вам еще подыграю.
На том они и расстались.
Эмма Борисовна считала такое решение не совсем мудрым. Однако женская солидарность была превыше всего. Поэтому она, уже несколько поостыв, бодренько подбежала к мирно беседующим мужчинам.
— Доброе утро! А чего это вы в такую рань да к нам? — спросила она, обратившись к Владимиру, но одновременно смерив Петровича убийственным взглядом, дескать, с вами мы еще разберемся.
Петрович как-то вдруг даже ростом стал поменьше. Пытаясь оправдаться, он проговорил:
— Да вот, наш друг Владимир, желает поговорить со Светланой…
Эмма Борисовна, добродушно улыбнувшись, сообщила:
— Так ведь нет Светочки дома.
— Как это нет, а куда же она делась, — Владимир был ошарашен. — Ведь я здесь чуть ли не с вечера дежурю.
— Вот с вечера она и уехала. Ума не приложу, как вы ее не заметили, когда она выходила из подъезда.
— Уезжала? Но куда? Не томите, Бога ради.
— А я почем знаю. Сказала, что уезжает навсегда. — Эмма изучающе смотрела на реакцию Владимира.
— А адрес-то оставила? — он совсем сник.
— Она не отчитывалась, куда направляется. А мне это было не интересно. Прощайте, мне пора. — Эмма смерила грозным взглядом Петровича: — Вы со мной или еще погуляете?
— Конечно, с вами, Эмма Борисовна, — Петрович несказанно обрадовался, что больше нет надобности поддерживать беседу с неприятным ему человеком. Только он еще не понял, что его ждет ну оче-е-е-нь серьезный разговор с Эммой.
Владимир, опустив голову, направился к машине. Больше здесь делать было нечего. Он потерял свою Светочку, теперь, пожалуй, навсегда.
И поделом ему! Ведь заслужил. Не правда ли?
Все возвращается бумерангом в этой жизни. И добро, и зло. Вот и в этой истории мы стали свидетелями того, как наказан Владимир, когда-то бросивший Светлану без объяснения причины. Теперь она не желает ему ничего объяснять.
А ведь могли быть счастливы…
Глава 17
Оставив подругу в обветшалом домике, доставшемся Клаве от бабушки и гордо именуемом дачей, она уезжала домой с тяжелым сердцем.
— И как она, бедненькая там будет жить одна? Надо было остаться с ней. Но ведь упрямая! Видеть никого не желает, хочет одна побыть. А может быть, так и надо? Пусть спокойно все взвесит, обдумает. Глядишь и простит своего бывшего.
Но как же он хорош! Эх!.. — в этом вздохе было все.
И отсутствие личного счастья.
И измучившее одиночество.
И некоторая доля зависти.
— Вот меня так никто не обхаживает. И никому-то я не нужна. — Клавдия готова была расплакаться. Сдерживало только присутствие посторонних людей.
По вагону электрички, слегка пошатываясь, медленно проходил немолодой мужчина. Одет он был в старую и дурно пахнущую одежонку. Да и от самого шел резкий запах перегара. Лицо густо обросло многодневной седой щетиной, глаза слезились, а сам он противно гундосил обычный набор нищенских заготовок:
— Помилосердствуйте, подайте на кусок хлеба…
Кое-кто открытым текстом посылал его куда подальше, некоторые бросали в давно немытую руку мелочь, брезгливо морщась при этом.
Клавдия порылась в сумочке и достала из кошелька 5 рублей. Не глядя на попрошайку, она протянула ему деньги. Но он почему-то не взял их, а остановился около ее кресла и пристально смотрел на нее.
— Да уж проходите дальше, — от удушливого амбре женщину мутило.
— Клава! Ты ли это? — мужчина с удивлением вглядывался в ее лицо. Клаве стало тяжело дышать от удушливого запаха, а еще — от стыда, что этот не проспавшийся от пьянки оборванец заговорил с ней. Мало того, назвал ее по имени!
Пересилив отвращение и стыд, она подняла на него глаза, но никак не могла признать в нем кого-либо из своих знакомых — ни бывших, ни тем более нынешних.
— Шел бы ты своей дорогой, — не желая скандалить и стараясь говорить спокойно, выдавила Клава.
— Не признаешь? — горестно и даже с некоторой долей обиды проговорил мужчина. И уже удаляясь, добавил, махнув рукой: — И-э-э-х.
Правда, денег не взял и, к удовольствию пассажиров, быстро проследовал дальше.
Весь остаток пути Клавдия мучительно пыталась вспомнить, кто бы это мог быть:
— Бывший муж! Да нет, его бы я узнала. Тогда кто же?
И вдруг молнией пронеслись те же самые ощущения стыда и отвращения, вызванные, правда, совсем иной ситуацией. Тогда еще присутствовали боль и страх.