– Как дела у твоего ни на что не годного подростка?
Он никогда не спрашивает о Марго и Люка. Я уверен, это потому, что Арно – старший. И мой отец считает его наследником.
Перед моим мысленным взором встает бледное удлиненное лицо Арно. Его торчащие, склеенные гелем длинные, как того требует мода, волосы, закрывающие ему уши, пирсинг на левой брови. И редкая бородка. Типичная для подростка внешность. Ребенок в теле мужчины.
– У него все в порядке. Сейчас он с Астрид.
Я тут же понимаю, что зря произнес имя своей бывшей. Я знаю, что за этим последует тирада о том, как я мог позволить ей уйти к другому мужчине, как мог согласиться на развод, неужели не понимал, каковы будут последствия для меня и для наших детей? Неужели у меня нет гордости, а яйца не железные? Да, ни один спор с отцом не обходится без упоминания о яйцах. И вот, когда я безропотно принимаю первый удар и вижу, что он готовит следующий свинг, появляется доктор. Брови отца возвращаются на природой отведенное место, челюсти разжимаются.
– Вы скажете мне всю правду о состоянии моей дочери, мадемуазель, и сейчас же!
Пока он открывает дверь в палату Мелани, я перехватываю взгляд доктора и, к своему огромному удивлению, понимаю, что она мне подмигивает.
Мой отец ведет себя как надоедливый старик. Но никто его не боится. Он больше не импозантный, острый на язык адвокат. И мне от этого почему-то становится грустно.
– Боюсь, ваша дочь еще какое-то время будет нетранспортабельна, – говорит спокойно доктор Бессон, и только в ее глазах можно прочесть нетерпение.
– В Париже у нее будут лучший уход и лучшие врачи. Она не может здесь оставаться! – изрыгает мой отец.
Бенедикт Бессон слушает, не моргая, но по тому, как дергается уголок ее рта, я понимаю, что удар был сильным. Она молчит.
– Я хочу видеть вашего начальника! Человека, который отвечает за это заведение.
– Начальника нет, – отвечает доктор Бессон, не повышая голоса.
– Как это нет?
– Это моя больница, и я руковожу ею. Я несу ответственность за это лечебное учреждение и за каждого пациента, который в него попадает, – говорит она уверенно и твердо.
И мой отец наконец затыкается.
Мелани открывает глаза. Отец берет ее за руку с таким видом, словно это в последний раз. Он склоняется над ней, наваливаясь телом на ее кровать. Я глубоко тронут нежностью, которой полны его прикосновения. Он понимает, что едва не потерял свою дочь. Свою маленькую Мелабель. [7]Когда-то он звал ее так. Отец вытирает глаза хлопчатобумажным платком, который всегда носит в кармане. И не может произнести ни звука, просто сидит у ее постели и шумно дышит.
Этот фонтан эмоций смущает Мелани. Ей не хочется видеть на его лице смятение и слезы, поэтому она отводит глаза. В течение многих лет наш отец не проявлял никаких чувств, за исключением гнева и недовольства. И нужно было попасть В аварию, чтобы снова увидеть нежного и внимательного отца, который был у нас до смерти нашей матери.
Мы молчим. Доктор выходит из палаты и прикрывает за собой дверь. При виде своего отца, припавшего к руке дочери, я вспоминаю случаи, когда мне приходилось оказывать первую помощь собственным детям. Вот Люка расшиб лоб, упав с велосипеда. Вот Марго упала с лестницы и сломала ногу. А вот Арно, у которого сильный жар. Метания, паника, лицо Астрид, белое как мел. И наши руки, сжимающие руки детей.
Я смотрю на отца и осознаю, что впервые за много лет между нами установилась связь. Он ни о чем не догадывается, ничего не видит. Мы пьем из одного бездонного источника страха, который понятен только тому, у кого есть ребенок, и этот ребенок находится в опасности.
Мои мысли возвращаются к причине, по которой мы все здесь собрались. Что пыталась сказать мне Мелани за секунду до трагедии? Она что-то вспомнила в последнюю ночь, которую мы провели в отеле «Saint-Pierre». Так много воспоминаний вернулось к нам в Нуармутье… О чем она вспомнила? Почему она ничего мне не рассказала?
Медсестра с озабоченным видом входит в палату. Перед собой она толкает тележку. Пришло время измерить давление и проверить швы. Медсестра просит нас на время покинуть комнату. Мы ожидаем в коридоре, напряженные и смущенные. Отец, похоже, взял себя в руки, но его нос все еще красный от того, что он плакал. Я пытаюсь придумать, чем бы его подбодрить. И ничего не приходит на ум. Я внутренне посмеиваюсь над ситуацией: надо же, отец и сын, встретившись у постели выздоравливающей дочери и соответственно сестры, не могут найти общих тем для разговора!
Слава тебе, Господи! В моем заднем кармане вибрирует телефон. Я быстрым шагом выхожу на улицу, чтобы ответить. Это Астрид. Ее голос дрожит. Я ее успокаиваю: Мел выберется, нам очень повезло. Когда Астрид предлагает приехать вместе с детьми, чистейшая радость пронзает меня, как электрический разряд. Да, я никак не могу расстаться с надеждой, что, может, она меня еще хоть немного любит. Я не успеваю ответить, как в трубку врывается взволнованный голос Арно. Я знаю, что он очень привязан к тете. Когда он был маленьким, они с Мелани часто гуляли в Люксембургском саду, притворяясь матерью и сыном. Арно это очень нравилось. Ей тоже. Я ему объясняю, что Мелани придется какое-то время побыть здесь, потому что у нее гипс от шеи до талии. Арно хочет ее видеть, Астрид их привезет. Мысль о том, что мы снова будем вместе, как настоящая семья, совсем как в старые времена, когда еще не было этого обмена детьми на пороге с неизменными замечаниями типа «и не забудь на этот раз напоить его лекарством!» или «пожалуйста, распишись в дневниках», рождает у меня желание запеть и даже станцевать. Астрид снова берет трубку и спрашивает, куда ехать. Отвечая, я пытаюсь скрыть радостное волнение. Она передает трубку Марго. Я слышу мягкий, высокий, женственный голос дочери:
– Папа, передай Мел, что мы ее очень любим и скоро приедем.
И она дает отбой, прежде чем я успеваю поговорить с «номером три» – возбужденным Люка.
Я зажигаю сигарету. У меня нет никакого желания возвращаться в больницу и разговаривать с отцом. Потом с удовольствием выкуриваю вторую. Они приедут. С Сержем или без?
Вернувшись в палату Мелани, я замечаю Жозефин, нашу сестру по отцу, которая стоит, прислонившись к стене. Должно быть, она приехала с отцом. Я не ожидал увидеть ее здесь, они С Мелани никогда не были особенно дружны. Сам я с Жозефин почти не общаюсь. В последний раз мы виделись много месяцев назад, на Рождество, на авеню Клебер. Мы спускаемся в кафетерий, расположенный на первом этаже. Мелани нуждается в отдыхе. Наш отец сидит в своей машине и говорит по телефону.
Жозефин худенькая и красивая, словно сошла со страницы глянцевого журнала. На ней джинсы с заниженной талией, кеды и майка цвета хаки. Ее светлые волосы коротко подстрижены, что называется «под мальчика». От матери она унаследовала желтоватый оттенок кожи и тонкие губы, от отца – карие глаза.
Мы зажигаем сигареты. Мы оба курим, и это, скорее всего, наша единственная точка соприкосновения.
– Здесь можно курить? – тихо спрашивает Жозефин, наклоняясь ко мне.
– Здесь никого нет.
– Что вы вдвоем делали в Нуармутье? – интересуется она, глубоко затягиваясь сигаретой.
Она не признает окольных путей. Всегда идет прямо к цели. И мне эта ее черта нравится.
– Сюрприз на день рождения Мел.
Жозефин наклоняет голову, потягивая свой кофе.
– Вы ездили туда, когда были детьми, да? С вашей матерью?
Ее тон и ее деликатность заставляют меня посмотреть на нее с большим вниманием.
– Да. С матерью, отцом и его родителями.
– Вы никогда не говорите о вашей матери, – продолжает она.
Жозефин двадцать пять лет. И она не глупа. Тщеславна? Бесспорно. И ребячлива. Мы родственники по крови, но никогда не чувствовали, что являемся членами одной семьи.
7
Игра слов: прозвище образовано путем слияния имени Мелани с фр. словом «belle» – «красавица».