Мы все вместе на цыпочках входим в комнату Мел. Она все еще спит. Лицо у нее более бледное, чем утром. Она выглядит жалко и почему-то старше своих лет. Глаза Марго затуманиваются, и я вижу в них слезы. Вид тети пугает ее. Я обнимаю дочь за плечи и прижимаю к себе. Она пахнет потом и солью. Мне казалось, в детстве она пахла корицей, но теперь этот запах исчез. Арно не в состоянии вымолвить ни слова. Люка танцует на месте, глядя по очереди на меня, на мать и на Мелани. И вот Мелани поворачивает голову и медленно открывает глаза. Она узнает детей, и ее лицо светлеет. Она пытается улыбнуться. Марго взрывается рыданиями. Глаза Астрид полны слез, губы дрожат. Я тихонько выскальзываю в коридор. И беру сигарету, но не зажигаю ее.
– Курить запрещено! – вопит крупная немолодая медсестра, гневно направляя в мою сторону указующий перст.
– Я всего лишь держу ее. Я не курю.
Медсестра окидывает меня злым взглядом, словно я вор, которого поймали за руку. Я возвращаю сигарету в пачку. И почему-то вспоминаю о Кларисс. Здесь не хватает только ее. Если бы она была жива, она была бы вместе с нами в этой комнате, рядом со своей дочерью, своими детьми, своими внуками. И со своим мужем. Ей было бы шестьдесят восемь лет. Я не могу представить мать в таком возрасте. Она навсегда осталась молодой. Я достиг возраста, в котором ей не довелось побывать. Она так и не узнала, что это такое – воспитывать подростков. Если бы она не ушла, все было бы по-другому. Мы с Мелани так и не узнали всех прелестей подросткового возраста. Нас приучили быть послушными: мы не позволяли себе ни вспышек ярости, ни криков, никогда не хлопали дверью и не оскорбляли старших. Святой подростковый бум прошел мимо нас. Несгибаемая твердость Режин не оставляла пространства для маневра. Бланш и Робер одобряли ее действия. По их мнению, это был хороший метод воспитания – дети в наличии, но даже дышат шепотом. А наш отец, который в одну ночь стал другим человеком, перестал интересоваться своими детьми и их будущим.
Мы с Мелани не имели права быть подростками.
Глава 16
Когда я провожаю своих к выходу, меня обгоняет высокая женщина в голубой униформе. Она улыбается мне. У нее на груди бейдж, но я не успеваю рассмотреть, медсестра она или врач. Я улыбаюсь в ответ. И думаю о том, как приятно, что в таких вот провинциальных больницах персонал вам улыбается, чего в Париже никогда не случается. Астрид все еще выглядит усталой, и я начинаю думать, что возвращаться в Париж в этой удушливой жаре – не лучшая идея. Может, они побудут здесь еще немного? Она колеблется, потом бормочет что-то о Серже, который ее ждет. Я добавляю, что снял номер в маленьком отеле по соседству и пробуду с Мелани столько, сколько потребуется. Почему бы Астрид не воспользоваться моим номером и не отдохнуть немного перед дорогой? Номер маленький, но там прохладно. Она могла бы принять душ. Астрид наклоняет голову. Эта мысль ей нравится. Я протягиваю ей ключи и указываю на отель – он прямо за мэрией. Они с Марго уходят. Я провожаю их взглядом.
Мы с Арно возвращаемся к больнице и садимся на деревянную скамейку у входа.
– Она поправится?
– Мел? Конечно! Конечно, поправится.
Но тон у меня не самый оптимистичный.
– Пап, ты говорил, что машина слетела с дороги.
Да. Мел была за рулем. А потом вдруг – бум! – и авария.
– Но как? Как это случилось?
Я решаюсь сказать ему правду. В последнее время Арно держится отчужденно, он замкнут и на мои вопросы отвечает ворчливым тоном. Я даже не могу вспомнить, когда мы в последний раз нормально разговаривали. Я снова начинаю рассказывать об аварии, замечаю, с каким вниманием он смотрит мне в глаза, и чувствую, что ради того, чтобы продлить этот неожиданный контакт, готов говорить день и ночь.
– Мелани хотела сообщить мне о чем-то, что ее волновало. И в это мгновение все и случилось. Она как раз собиралась рассказать мне, о чем недавно вспомнила. Но после аварии некоторые эпизоды выпали у нее из памяти.
Арно молчит. У него теперь такие большие руки… Настоящие мужские руки.
– Как ты думаешь, о чем она хотела сообщить?
Я делаю глубокий вдох.
– Думаю, это касалось нашей матери.
Арно выглядит удивленным.
– Вашей матери? Но вы никогда о ней не говорите!
– Это правда, но эти три дня в Нуармутье разбудили воспоминания. Мы говорили о прошлом, говорили о ней. И многие забытые эпизоды всплыли на поверхность.
– Продолжай, – настойчиво просит он. – Какие например?
Мне нравится его манера задавать вопросы – просто, прямо, без околичностей.
– Ну, например, какой она была.
– А ты забыл?
– Нет, я не это имел в виду. Я прекрасно помню день ее смерти, худший день моей жизни. Представь: ты говоришь маме «до свидания!», няня ведет тебя в школу, там ты проводить свой обычный день и после полудня возвращаешься домой, в руке у тебя булочка с шоколадом. Все, как всегда, вот только когда ты входишь в квартиру, выясняется, что отец уже дома, дед и бабка тоже, и у всех страшные лица. И они сообщают, что твоя мать умерла. Какая-то штука в мозге… Потом, в больнице, тебе показывают накрытый простыней труп и говорят, что это – твоя мама. Простыню поднимают, но ты закрываешь глаза. По крайней мере, я их закрыл.
Арно смотрит на меня, и на его лице отражаются переживания.
– Почему ты никогда об этом не рассказывал?
Я пожимаю плечами.
– Ты никогда меня не спрашивал.
Он опускает глаза. Пирсинг в одной из бровей шевелится, следуя за направлением взгляда. Нет, я бы себе такого ни за что не сделал!
– Это не причина!
– Хорошо. Я просто не знал, как об этом рассказать.
– Почему?
Его вопросы начинают меня раздражать, но я хочу все-таки ему ответить. Я ощущаю сильное желание избавиться от бремени, лежащего на моих плечах, впервые доверившись своему сыну.
– Потому что с ее смертью для нас с Мел все изменилось. Нам никто не объяснил, что произошло. Это были семидесятые, сам понимаешь. Сегодня детям уделяют куда больше внимания и, когда что-то подобное случается в семье, их водят к психологу. А в то время никто и не думал нам помогать. Мать исчезла из нашей жизни, вот и все. Отец снова женился. Имя Кларисс никто и никогда не произносил. Ее фотографии – почти все фотографии, на которых она была, – бесследно исчезли.
– Это правда? – бормочет мой сын.
– Да, правда. Ее стерли из нашей жизни. А мы ничего не могли с этим поделать. Мы были раздавлены нашим горем. Мы были детьми, беспомощными детьми. А как только ощутили, что сможем выжить самостоятельно, мы ушли из этого дома, и я, и Мелани. Все это время мы хранили воспоминания о матери в темном углу. Я не имею в виду ее одежду, книги, личные вещи. Я говорю о воспоминаниях о ней.
Мне внезапно стало нечем дышать.
– А какая она была? – спрашивает Арно.
– Внешне она была похожа на Мелани. Та же фигура, тот же цвет волос. Она была веселая, активная. Полная жизни.
Я замолкаю. Сильная боль пронзает сердце. Я не могу продолжать.
– Прости, что огорчил тебя своими расспросами, – бормочет Арно. – Мы поговорим об этом в другой раз. Не волнуйся, пап.
Он вытягивает вперед свои длинные ноги и ласково похлопывает меня по спине. Вне всяких сомнений, он смущен тем, что стал свидетелем моей боли.
Женщина в голубой униформе, с которой я недавно виделся в коридоре, снова проходит мимо нас и снова мне улыбается. У нее красивые ноги. Приятная улыбка. Я улыбаюсь в ответ.
Звонит мобильный Арно, и он встает, чтобы ответить. Мой сын понижает голос и отходит от меня. Я ничего не знаю о его жизни. Он редко приводит домой своих школьных приятелей. Чаще других я вижу неприятную девицу с волосами цвета воронова крыла и фиолетовыми губами – эдакую Офелию, которая уже успела наполовину утонуть. Они закрываются в комнате Арно и включают музыку. Честно говоря, я ненавижу задавать сыну вопросы. Однажды, когда я попытался деликатно чем-то поинтересоваться, в ответ услышал ледяное: «Ты что, гестапо?» С тех пор я ни о чем не спрашиваю. В его возрасте я терпеть не мог, когда отец совал нос в мои дела. Но я никогда бы не осмелился ответить ему в таком тоне.