Мы с Соланж остаемся в комнате вдвоем. Я помогаю ей искать вазы для лилий, которых становится все больше с каждым звонком в дверь. Цветов так много, что от их запаха становится дурно. Соланж всецело поглощена лилиями. Я спрашиваю у нее прямо:
– Ты помнишь некую Джун Эшби?
Ни один мускул не дрогнул на ее тщательно накрашенном лице.
– Очень смутно, – бормочет она.
– Американка, высокая, белокурая, у нее еще была художественная галерея в Нью-Йорке.
– Я что-то помню, но очень смутно.
Я смотрю на руки Соланж, порхающие над белыми лепестками. На ее пухлые пальцы с покрытыми красным лаком ногтями, унизанные кольцами. Она никогда не была хорошенькой, Соланж. И, должно быть, для нее было не слишком приятно иметь в невестках такую женщину, как Кларисс.
– Джун Эшби несколько лет подряд летом бывала в Нуармутье, в отеле «Saint-Pierre». Она жила там в одно время с нами. Ты не помнишь, они с нашей матерью дружили?
Наконец она переводит взгляд на меня. Но ее карие глаза остаются холодными.
– Не помню.
Входит слуга, неся на подносе стаканы. Я жду, когда он уйдет, и продолжаю:
– Помнишь ли ты что-нибудь, что связывало бы ее с моей матерью?
И снова ледяной взгляд.
– Ничего не помню. Не помню, чтобы они с твоей матерью были как-то связаны.
Бели она врет, то виртуозно. Соланж смотрит мне в глаза, не моргая, спокойно. Безмолвно она говорит мне: «Хватит вопросов!)»
Она выходит, унося с собой лилии, и спина ее кажется еще более прямой, чем обычно. Я возвращаюсь в большую гостиную. Здесь полно незнакомых мне людей, и все же я со всеми вежливо здороваюсь.
Лоране Дардель, которая в черном костюме выглядит лет на десять старше, украдкой протягивает мне конверт из крафт-бумаги. Медицинская карточка… Я говорю Лоране «спасибо» и кладу конверт в карман своего пальто, сгорая от желания тут же открыть его. Мелани издалека наблюдает за мной, и я чувствую себя виноватым. Скоро я расскажу ей все, что знаю: о Джун Эшби, о ее ссоре с Бланш, об отчетах детектива.
Я замечаю, что Астрид тоже внимательно смотрит на меня, без сомнения, спрашивая себя, почему я такой напряженный. Она утешает Марго, которой эти похороны напомнили о Полин.
Рядом появляется Арно. Он получил разрешение на время покинуть пансион, чтобы присутствовать на похоронах своей прабабушки. У него теперь более короткая стрижка, и он чисто выбрит.
– Привет, пап.
Арно хлопает меня по плечу, направляется к столу с печеньем и напитками и наливает себе фруктового сока. Мы очень долго не разговаривали друг с другом. Но теперь отношения как будто стали налаживаться. Мне кажется, что пребывание в пансионе с его четким распорядком дня, энергичной гигиеной и обязательными занятиями спортом пошло моему сыну на пользу. Астрид тоже так думает.
Арно склоняется ко мне и говорит шепотом:
– Марго мне все рассказала о фотографиях.
– О моей матери?
– Ага. Все мне объяснила. Ну, о письме из агентства и об остальном. Ничего себе новость!
– И что ты об этом думаешь?
Он широко улыбается.
– О том, что моя бабушка была лесбиянкой?
Я невольно тоже улыбаюсь.
– Ну, если подумать, это круто, – говорит Арно. – Хотя вряд ли дедушка считал так же.
– Конечно нет.
– Наверное, это страшный удар по мужской гордости, да? Представляешь, каково иметь жену, которая предпочитает женщин…
Для своих семнадцати лет он выдает весьма справедливые и проницательные суждения. Как бы я чувствовал себя, если бы узнал, что у Астрид роман с женщиной? Больнее удара по мужскому самолюбию не придумаешь. Без сомнения, супружеская измена сама по себе – штука пренеприятная, унизительная. Она заставляет мужчину усомниться в своей мужественности. Когда я вспоминаю волосатую задницу Сержа, двигающуюся на экране видеокамеры Астрид, я снова и снова думаю о том, что хуже этого ничего быть не может.
– Как у мамы дела с Сержем? – спрашиваю я, стараясь, чтобы Астрид не услышала.
Арно поглощает шоколадный эклер.
– Он много путешествует.
– А как она?
Арно смотрит на меня, не переставая жевать.
– Не знаю. Спроси у нее сам. Она перед тобой.
Я хочу взять бокал шампанского. Гаспар подбегает, чтобы обслужить меня.
– Когда ты увидишь Анжель? – спрашивает у меня Арно.
Шампанское ледяное, и пузырьки колют мне язык.
– Через несколько недель.
Мне хочется добавить: «Я жду этой встречи с нетерпением», но я молчу.
– У нее есть дети?
– Нет. Но, по-моему, есть несколько племянников и племянниц твоего возраста.
– Ты поедешь в Нант?
– Да. Ей не нравится бывать в Париже.
– Жаль.
– Почему жаль?
Он краснеет.
– Она прикольная.
Я, смеясь, ерошу ему волосы. Совсем как в детстве.
– Ты прав, она прикольная.
Время тянется медленно. Арно рассказывает мне о пансионе, о новых друзьях. Потом к нам подходит Астрид и Арно возвращается к столу с угощением. Мы с Астрид остаемся тет-а-тет. Она выглядит радостной и говорит, что их с Сержем отношения переживают второе рождение. Эта новость меня радует. Астрид интересуется, как идут дела у меня с Анжель. Ей хочется узнать об Анжель больше, потому что о ней так много говорят дети… Почему бы мне не привезти ее как-нибудь на ужин в Малакофф?
– Это было бы неплохо, но Анжель редко приезжает в Париж. Она не любит покидать свою обожаемую Вандею.
Разговор у нас выходит очень приятный, мы давно так не общались, и все-таки я думаю только об одном – поскорее бы добраться до медицинской карточки моей матери. Я не могу дождаться, когда же наконец окажусь дома.
Под предлогом посещения туалета я подхожу к своему пальто, беру конверт и прячу под пиджак. Торопливо вхожу в просторную ванную, расположенную в конце коридора, закрываю дверь на ключ и небрежно срываю обертку. Лоранс Дардель снабдила карточку запиской, которая гласит:
Дорогой Антуан! Вы держите в руках полную медицинскую карту вашей матери. Это ксерокопии, но информация предоставлена в полном объеме. Все записи моего отца здесь. Я еще раз выражаю уверенность в том, что это мало нем сможет вам помочь, но вы, будучи сыном Кларисс имеете право увидеть эти документы. Готова ответить на все вопросы, которые у вас появятся.
– Чертова буржуазная учтивость! – громко ругаюсь я. – Терпеть ее не могу!
Сперва мне на глаза попадается свидетельство о смерти. Я включаю лампу и подношу бумагу поближе к глазам, чтобы не упустить ни буквы. Итак, наша мать умерла на авеню Жоржа Манделл, а не на авеню Клебер. Причина смерти: разрыв аневризмы.Внезапно я вспоминаю, как все происходило. Итак, 12 февраля 1974 года. Я вернулся из школыс няней. Отец буквально с порога сообщил, что Кларисс скоропостижно скончалась и ее тело увезли в больницу. Я не спрашивал, где именноона умерла. Я автоматически подумал, что это случилось на авеню Клебер. И никогда не задавал подобных вопросов. Как и Мелани.
Я уверен, что прав: мы с Мелани никогда не знали правды, потому что никогда ни о чем не спрашивали.Мы были еще очень маленькими. Были ужасно огорчены и напуганы. Помню, как отец объяснил нам, что такое разрыв аневризмы: в мозгу лопается вена и человек умирает очень быстро, не успев ощутить боли. И больше он никогда не заговаривал с нами о смерти матери. Если бы Гаспар продолжал молчать, мы бы до сих пор пребывали в уверенности, что Кларисс умерла на авеню Клебер.
Пока я листаю страницы медицинской карты, кто-то за дверью пытается повернуть ручку. Я вскакиваю.
– Занято! – поспешно кричу я, складывая бумаги и запихивая их под пиджак.
Спускаю воду и мою руки. Открыв дверь, вижу перед собой Мелани. Она ждет меня, уперев кулаки в бока.
– Какого черта ты тут делал?
Ее глаза обшаривают ванную комнату.
– Мне нужно было кое-что обдумать, а что? – спрашиваю я, быстро вытирая руки.