Наконец она все ему сказала. Они были в ресторанчике-винотеке, он предложил выпить за ужином хорошего вина, которое только здесь можно найти в Москве. Лера отказалась. Тогда он в шутку бросил:
– Ты отказываешься, как беременный водитель автобуса.
Она посмотрела на него и произнесла:
– А я и есть беременный водитель автобуса, только без автобуса и без водительских прав.
Достаточно оригинально получилось, не правда ли? Он отложил в сторону вилку и нож, внимательно посмотрел в ее синие глаза своим тигриным немигающим взглядом и спросил:
– Это правда?
Она кивнула. Хотелось плакать, но она держалась. Но слезы в глазах все равно стояли, и круглые тигриные глаза расплывались в движущиеся овалы. Он задумчиво уточнил:
– Ребенок мой?
Она снова кивнула и улыбнулась. Он еще немного помолчал и сказал:
– А теперь скажи честно, чего ты сама хочешь.
Она не ожидала такого прямого вопроса. В его голосе не было никаких эмоций, ни радости, ни злости, ни сожаления.
– Я хочу быть с тобой, – прошептала Лера тогда, – и еще я обязательно буду рожать.
Она сказала это с упрямым вызовом в голосе, вложив всю свою женскую волю и решимость в последние слова.
– Хорошо, – просто произнес Леонид.
Он сказал это спокойно, по-доброму, без вызова, без эмоций. Что-то вроде: «Ты будешь чай пить?» – «Да, буду». – «Хорошо».
И ничего не понятно. Что он будет делать теперь? Она все сказала, а что он сказал? Что значит это его «хорошо»? Но обострить ситуацию у нее уже не было сил, так тяжело ей дались слова «буду рожать». Но он ведь не злился, не говорил, что она его подставила. Впрочем, он и не мог такое сказать. В любом случае он нашел бы что-то более дипломатичное. Ну вот, например, «хорошо, рожай, только мы сейчас ужин доедим, и рожай на здоровье». Он спокойно ел бифштекс и пил красное вино. И ничего… Молчание. Лера не могла проглотить ни кусочка. Время шло… Она хотела вскочить и убежать, но свинцовые ноги прилипли к полу и не могли даже цокнуть каблуками. Слезы готовы были брызнуть из глаз. Она боялась поднести руки к лицу, потому что тогда точно бы разревелась как корова. Время шло, и бифштекс заканчивался…
– Хорошо… только давай распишемся без этой идиотской русской свадьбы с бубенцами, пьяными драками и толпами никому не известных родственников.
Она послушно кивнула. Да, она все не так себе представляла. Уж точно не такое предложение руки и сердца. Но она хотела именно его. А с ним, наверное, по-другому быть не могло. Нужно выбирать, что желаешь – шикарную свадьбу или семейную жизнь с любимым мужчиной. И еще за все нужно платить. Она сама нарушила тогда все в горах, поменяла роли, кто кого завоевывает. Если хочешь красивое предложение руки и сердца, то сиди скромно и жди, когда предложат. А вот кто предложит, он или не он, это совершенно другая история…
Знакомство с ее родителями происходило тоже странно – в день свадьбы. Он договорился в загсе, чтобы их зарегистрировали без лишних проволочек уже спустя два дня после «предложения». Был четверг. Не пятница и не суббота, а четверг. В два часа дня он вышел из большого черного «мерседеса» S-класса, поднялся к ним и подарил ей первые цветы, алые розы, двадцать семь роз, потому что было двадцать седьмое апреля. Второй букет из двадцати семи белых роз он вручил маме. Папе вручил коньяк в деревянной шкатулке двадцатидвухлетней выдержки. Это тоже было символично, потому что Лере было двадцать два года. Они прошли с отцом в его кабинет, как он называл балкон, и долго о чем-то говорили. Лера с мамой уже заволновались, но папа вышел с балкона, довольно потирая усы, что было признаком наивысшего расположения к гостю.
Мама спросила, когда приедут его родители, но Леонид мягко сказал, что они не приедут. Мама насторожилась и уже хотела учинить допрос, а в курсе ли они, что их сын женится, но тут Леонид остановил ее на полуслове и вежливо попросил ее не развивать тему, сказав, что обязательно их познакомит позже. Мама развернулась и ушла на кухню, гремела там кастрюлями и говорила сама с собой. Но потом выяснилось, что пора в загс.
Все спустились вниз, уселись в «мерседес». За рулем был молчаливый водитель. Папу Леонид усадил на переднее сиденье, сам уселся вместе с Лерой и ее мамой на заднее. Ленточек, шариков, номеров «свадьба» – ничего не было, и Лере стало грустно. Даже друзей не было и ее подруг тоже. На ней было простое коктейльное платье, красивое, но бежевое. Даже не белое. И она ехала в загс расписываться с молодым человеком, старше ее на семь лет, и ничего толком о нем не знала. Она не знала ни одного члена его семьи. Даже не знала, как зовут его родителей. Не знала, есть ли у него сестры или братья. Она не знала даже, где он родился, был ли он женат. Хотя нет, он говорил, что не был женат и что, скорее всего, детей у него тоже нет. Но она никогда не видела его паспорт, так что все, что она знала, было с его же слов. Она не знала, служил ли он в армии, в чем заключается его бизнес. Она не знала, какой у него размер ноги. Она ничего не знала о человеке, за которого выходила замуж. Она спрашивала себя, правильно ли она поступает, и сердце радостным буханьем отвечало «да».