В этот год столица и не думала вспоминать, что календарь упорно отсчитывал дни января. Он перелистывал страницы зимы и отмерял бесснежные дни, точно равнодушно просматривал рамочки пустого альбома. Капитолийский Холм уныло желтел пожухлым газоном, опутывал небо сетями из веток, словно сосудами, что питали метафорический воздух метафорическими соками демократии. И пока чинные сенаторы пять дней в неделю несли в руках кожаные портфели, никак не замерзавшая река Потомак несла в себе заблудившихся уток и небольшие прогулочные катера. Из скучных туч попеременно то сыпалось нечто неведомое, то проливалось что-то ещё менее определённое. И глядя на это непотребство, жители важнейшего в стране города пожимали плечами, а потом спешили по делам, рассекая отяжелевшие от влажности улицы жёлтыми пятнами такси.
И посреди этой хмари в благопристойном районе на окраине Вашингтона желтели окна одинаково уютных домов. С дверей и крыш здесь давно исчезли рождественские украшения, так что теперь ничего не нарушало общую серость. Однотипный вечер пятницы в этом уголке катился, как и каждую неделю, месяц и год, к своему концу у камина.
Однако в доме 3949 по Массачусетс-авеню, за низкой кованой решёткой забора, за серыми плитами дорожки, двумя обветшавшими от дождя да солнца вазонами с чахлыми фуксиями, за белыми ребристыми колоннами входа… За кирпичной кладкой, за чёрной стеклянной дверью, за светлой прихожей, за десятью годами брака и отношениями длиною в жизнь неминуемо шла к краху одна из тысяч подобных, но всё же совершенно другая семья.
– Ты не можешь постоянно сваливать, стоит мне появиться на пороге дома. Нашего, на минуточку, общего дома!
Джиллиан последний раз прошлась пуховкой по контуру лица и оглянулась, посмотрев в голубые глаза мужа. Джеймс стоял, прислонившись к косяку двери ванной комнаты, и наблюдал, как от него в очередной раз сбегала жена.
– Пожалуйста. – Джил раздражённо передёрнула плечами, будто сбрасывала с себя тяжесть зябкого взгляда, и опять уставилась в своё отражение. – Не начинай снова.
– Не начинать? – Муж сделал шаг, подходя вплотную, и прижался к обнажённой спине Джиллиан. От тяжести его ладоней на своих бёдрах она вздрогнула всем телом, но мгновенно попыталась скрыть это за неуверенным движением. Губы, наверное, следовало всё же накрасить, но Джеймс так не любил, когда она подчёркивала их излишнюю пухлость… – Не начинать…
– Джим!
– Я просил не называть меня этой собачьей кличкой!
Мужские руки сжались сильнее, вминая мягкую ткань платья в тонкую кожу, затем скользнули вверх и, наконец, стиснули в жёстких объятиях. Джиллиан подняла взгляд и наткнулась в зеркале на злые глаза мужа. Она знала, что виновата. Виновата так сильно, что даже ей не хватило бы слов, чтобы объяснить причины и глубину своего падения. Но она больше так не могла. Господи, кого здесь обманывать? Она просто не хотела. Нагло и абсолютно бесстыдно не желала иметь ничего общего с собственным мужем. Ни разговоров, ни редких завтраков, ни совместных ночей в одной постели. Сколько ещё они продержатся вот так, прежде чем он догадается? Джил надеялась, что её хватит. Семейный психолог говорила – так бывает, типичный кризис и ничего больше. Рано или поздно это пройдёт, и Джиллиан снова поверит. В очередной раз найдёт для себя аксиому, почему их брак – счастливый билет в жизни обоих. Ведь не могли же ошибаться родители. Не могли оказаться слепыми настолько, чтобы испортить жизнь единственным детям. А они сами не могли быть настолько глупы. Но всё же… Видят небеса, Джеймс не заслужил такого. Не заслужил вранья, равнодушия и бесчисленных мысленных надругательств над их клятвами. Но было, как было. И Джиллиан понимала, что подобными мыслями отвратительна в первую очередь самой себе.
Тем временем прохладная рука мужа уверенно взяла её за острый подбородок, вынудив посмотреть прямо перед собой. В зеркальном отражении, рядом с её собственным, показалось треугольное лицо Джеймса. Такое же блёкло-снежное, в рисунках веснушек на скулах и обрамлении рыжих волос. Они были похожи почти как брат и сестра. Люди говорили – на счастье, но вышло отчего-то иначе.