– А что бы от этого изменилось? Ты ведь уже для себя всё уже решил. Дело даже не в том, что ты не слушаешь, пап, потому что ты слушаешь. Ты просто не слышишь то, что слушаешь. Ты слышишь то, что думаешь.
– Вот как? И что же это значит?
– Это значит то, что, ну, может, ты тоже когда-то был молодым?
– О господи Иисусе.
– Я серьёзно. Тебя что, никогда не увлекали новые идеи? Не всегда же ты копался в своём дерьме.
– Копался в своём дерьме? Хорошо сказано, сынок. Такое киберпространство, о котором ты говоришь, не поможет людям – оно отделается от них. Меня должно это восхищать?
Тут отец затягивает свою любимую мантру о голодающих в Азии.
– Оставь мальчика в покое, Фил, – всегда говорит мама. Мальчик. Как камень, растение или дом. Мне всегда было интересно, что происходит в их головах, в их искусственных интеллектах, когда она так с ним разговаривает. И все ли «мальчики» чувствуют себя Европой, территорию которой после Второй мировой войны делят две супердержавы? Или так, как будто их четвертуют (я о той замечательной средневековой пытке, когда лошади в разные стороны тянут привязанного к ним человека, пока не разорвут его на несколько кусков)?
– Но ты ведь не думаешь, что эти ваши с ним воображаемые перемены и есть всемирная космическая трансформация?
Произнося «с ним», он смотрит в мою сторону. Мама отвечает мягко, но искусно:
– А ты действительно думаешь, что живые существа – это исключительно материальные объекты, перемещающиеся в пространстве под действием нескольких сил? Уж лучше его – или моя – трансформация, чем та тупость, которую ты пытаешься доказать. Ох, Фил, только не злись…
Отец начинал горячиться, но до откровенной ярости дело никогда не доходило, он этого не умел. Он мог бы спасти мир, но не свою семью.
Хлоя голая. Неистовые движения её тела рассчитаны на то, чтобы напомнить мне о существовании моего собственного тела.
– Что тебе нужно в этом кибермире? – настойчиво спрашивает она.
– Сначала я и сам не знал. Наверно, сначала я искал каких-нибудь развлечений и бегства от реальности.
– А, ну это обычно одно и то же.
– Может быть. Просто мне нужно что-то такое, что… имело бы для меня вес.
Хлоя заливается тем коварным смехом, который я обычно люблю, и коварно обрушивает на меня своё голое тело.
– Но, сладкий мальчик, ведь тема киберпространства именно в том, что там нет никаких тел, поэтому нет и веса. Так что киберпространство не может иметь для тебя вес.
Какое-то время мне кажется, что она права, но потом я собираюсь с мыслями и начинаю думать о… моём теле?
– Может, очень даже может, – не соглашаюсь я.
Кембридж, Портер-Авеню. Здание с вывеской «Интегральный центр». «Кен, ты должен это попробовать», – говорит Хлоя, пролезая в дверь одновременно со Скоттом, Каролиной и Джонатаном. Я слушаю в пол уха, а может, и в оба уха, но слова не доходят до моего мозга – они почти ничего для меня не значат. «Возможно, у них действительно получится изменить мир», – говорит Хлоя, и Джонатан со знанием дела кивает.
– И какие же трансформации они тут толкают? – спрашиваю я. – Эти интегральные чуваки? Я ведь знаю, что они что-то толкают. – Но уже тогда я почувствовал это: он был там.
– Да нет, это правда классно. Как будто эти древние бумеры устраивают сеанс психоанализа своему поколению. Бумеры пожирают бумеров. На это стоит посмотреть, – влезает в разговор Каролина.
– Но почему я должен на это смотреть? – отнекиваюсь я. – Лучше уж питаться едой из самолета.
– Потому что это самоубийство целого поколения. Ну и вообще, это захватывающе и очень интересно.
– Как если бы столкнулось пятьдесят машин.
– Вот именно!
– Слушай, – уговаривает Хлоя, – я знаю, почему тебе это будет интересно: потому что ты сможешь раз и навсегда разобраться с этим. Бумеры говорят, что все поколения до них – это отстой, а после – бездельники. Разве не здорово? Пойдём, посмотрим, как они поедают своих отпрысков.
– Их отпрыски – это мы, дурочка, – поправляю я.
– Вот именно, – отвечает Хлоя, и мне кажется, что её суицидальные наклонности вышли на новый уровень.
Третий курс колледжа, Кембридж. Нас всех будоражат два последних научных достижения: теория струн, которую ещё называют М-теорией (хотя никому неизвестно, что именно означает буква «М», некоторые говорят, что это «мать всех теорий»), и открытия в области искусственного интеллекта, к великому огорчению Билли Джоя по всем фронтам наступающего на то, что когда-то считалось творческим умом. Но никто точно не знает, как определить, что мы действительно создали машину, обладающую разумом. У меня был собственный тест, получше чем у Тьюринга: если компьютеру удастся убедить меня покончить с собой, значит, он обладает разумом. Единственным рациональным ответом существованию является гамлетовская дилемма «быть или не быть», поэтому первое, что должна сделать по-настоящему умная машина, – это окунуться в пучину ужаса и решить, нужно ли покончить со всем этим, и если да, то как. Вот тогда это будет действительно умная машина: охваченная страхом и отвращением, с трепетом и содроганием она посмотрит в лицо смерти, и цифровой крик, словно живьём из картины Мунка, сотрясёт кремний. Но пока что компьютеры очень далеки от этого идеала.