Поднял голову и я. До верхнего края ямы — полметра, а вокруг — лица перевернутые. Рты открыты — хохочут. Нашел я пустые глаза того парня.
— Покажись, — говорю, — получше, чтобы запомнить!
Лиц вокруг ямы стало поменьше — испугались, а он плюнул сверху и цедит сквозь зубы:
— Хочешь сфотографировать для милиции?
Я увидел над головой подметку его ботинка. Каблук уперся в землю, и на меня грязь посыпалась.
— Мы сами госбезопасность! — крикнул парень и спустил на меня большой ком мокрой глины.
Потом мы с Буном услышали свист. Головы мальчишек исчезли. Кто-то их спугнул. Я пригнулся, подставил Буну спину.
— Лезь быстрей, пока не вернулись!
Он, чудак, отказывается.
— Ноги, — говорит, — грязные.
Мне смешно стало. Оба мы мокрые и по самую макушку в глине вымазаны, а он запачкать меня боится!
— Лезь! — кричу. — Некогда спорить!
А сверху чей-то голос знакомый:
— Марафонский заплыв? Старт или уже финиш?
Смотрим, а это Арнольд Викторович, наш учитель по физкультуре. Крупно нам повезло с Буном!
— Стартуем! — говорю весело.
— А не пора ли финишировать? — спрашивает он и руку вниз тянет.
Выволок нас наверх.
— Кости целы?
— Целы! — ответил Бун.
— Дрались?
— Не дрались! — говорю. — В засаду попали.
Арнольд Викторович вытащил секундомер.
— До вашего дома — четыреста метров. Даю одну минуту, чтоб не простыли. Если не уложитесь, зачета в этой четверти не поставлю.
Он засек время, а мы рванулись к дому и бежали так, как не бегали ни на одном уроке физкультуры. Только брызги на асфальт летели.
Добровольцы
Олухи же мы были дремучие. Сколько уже раз за нашу жизнь выбирали председателя совета отряда. А как? Да очень просто — кого попало. Чью фамилию первую выкрикнут, за того и голосовали, лишь бы поскорее закончить сбор. Только в последний раз обдуманно голоснули — за Ваську Лобова. И не ошиблись.
Мы с Буном ни за что бы Борьке Шилову не рассказали про то, как нас чуть не похоронили. Незачем! Он бы обязательно спросил, как мы рассказываем: просто как однокласснику или как председателю? Если как однокласснику, он бы сказал: «Дураки! Вам бы голову проломить могли!» Если как председателю, он бы другое загнул: «Не пионерский поступок! Мы не должны драться с хулиганами! Никому больше не говорите, чтобы не запятнать честь отряда!»
Вот и решайте, был ли смысл рассказывать Борьке Шилову.
А Ваське Лобову мы все выложили.
Он долго не раздумывал — вскочил на парту и объявил на весь класс:
— Люди! Сбор сегодня! Внеочередной! Специальный! Экстренный! Но кому некогда — может не оставаться! Взыскивать не будем!
Его спрашивают: что такое, зачем, какой вопрос на повестке дня?
— Узнаете, — говорит, — после уроков!
Мы с Буном не очень этому сбору обрадовались. Не хотелось, чтобы мальчишки и девчонки про нашу грязевую ванну узнали, но делать было нечего.
На сбор остались все. Ни у кого в тот день дядя не болел и тетя никуда не уезжала. И тишину Ваське не пришлось устанавливать. Когда он занял председательское место, все сами замолчали. Ждут, что он скажет. В это время в класс заглянул Борис Борисович — наш чертежник.
— Что у вас — сбор? — спрашивает. — Тогда почему так тихо? Или я помешал?
Васька не растерялся.
— Нет, — говорит, — не помешали. Наоборот! Хорошо, если бы вы могли остаться.
И зачем Ваське это понадобилось? Может, дипломатию разводит: надеется, что Борис Борисович не останется, потому и приглашает для вежливости?
Но Борис Борисович остался. Сел за последнюю парту, реденькую бородку в кулак зажал и в жгут ее сворачивает. А Васька хоть бы что! Будто с пеленок в председателях ходил! И открыл он свой первый сбор легко и просто, по-человечески.
— Добровольцы, — говорит, — нужны! И не простые, а следопыты и сыщики!
И рассказал он, как мы гнались за мальчишками, как в засаду попали, а закончил так:
— Бун и Тур начали хорошее дело, но им одним не справиться. Нужны добровольцы, чтобы выследить и поймать этих самых поджигателей!
Добровольцев нашлось много — весь наш класс. Борька Шилов тоже руку поднял. Все уже опустили, а он свою держит.
— Тебе чего? — спрашивает Васька.
— Не пионерское, — говорит Борька, — это дело. Задачи пионерской организации, насколько мне помнится, совсем другие!
— Мысль повторе́нная есть ложь!
Это Борис Борисович с задней парты изрек свою любимую поговорку. Я уже говорил: боимся мы этой «повторенной мысли» больше двойки. Борька оглянулся, покраснел, а Васька спрашивает: