– Вы, наверное, скучаете по югу? Вспоминаете Днепр, влекущий всех к белым пескам и к морю? А я чаще всего слышу запахи жаркой степи и вижу огромные низкие звезды и синюю ночь. Я тоже с юга: Екатеринослав, или просто «Днепр». В народе так и говорят: «поехал в «Днепр». Вас, наверное, Петербург сделал мрачным. Здесь погода воюет с человеком.
– Я не мрачный, я задумчивый.
– И о чем задумались? Вот сегодня, сию минуту?
– Скоро ли будет 31-е число в декабре. Это единственный день в году, когда мое издательство знает, что доживет до конца года. И оттого бывает счастливо. Все кричат: «Да здравствует 31-е декабря!» Как понимаете, дело в финансах…
– Перевести гигантского Пруста и думать о зарплате! Чудеса! Как только у вас будет денежный кризис, приходите ко мне – пропасть не дам. А потом будем заклинать добрых духов. У меня есть способ. Я вас сделаю веселым.
Он поднял глаза на нее, оторвавшись от стола и чайной чашки, и вздохнул.
– Мне не поможет. Уже принято считать меня мрачным, нелюдимым, неразговорчивым. А я ненатурально, патологически застенчив. И подавить в себе этого не умею. Вот и пошло: «Чудак», «Скептик». Если я промолчу на редакционном собрании – тут же ирония: «Домашний скептик молчалив». Вот я и держусь своей сердитости и угрюмости. Меня даже в издательство не хотели брать – сомневались в возможности со мной сработаться. Пока один авторитетный коллега не возмутился: «Да что вы! Он же Божья коровка!»
Она засмеялась:
– Сомнительный комплимент. Но мне нравится, что вы не танцуете вокруг собственной персоны в разных масках.
Она открыла маленький шкафчик и достала темно-зеленую бутылку.
– Я сама сделала наливку, как когда-то дома делали. Хватит ей без дела стоять. Попробуем и перейдем на «ты» А завтра мы пойдем слушать девятую симфонию Бетховена. У меня блат в филармонии. Но сидеть будем в разных местах. Вы… Ты любишь музыку?
Сказать, что он любил музыку – значит ничего не сказать. Он мог бы дневать и ночевать в концертных залах, не дышать, когда она звучит. Об этой его страсти знали все его сослуживцы. Быть может, страсть к гармонии помогла масштабному, сложному и своеобразному по манере роману Пруста зазвучать так музыкально. Мысли отчетливые и логичные сопровождала музыка слов.
С походом на концерт произошло нечто фельетонноэстрадное, что весело обсуждалось в издательстве. Она сидела в последних рядах зала. Он – у прохода в шестом ряду. Рядом с ним оказалась сотрудница, сидевшая с ним на работе в одной комнате. На следующий день кто-то сказал, что его видели на концерте с женой. «Почему вы решили, что это жена?» – удивлялись те, кто знал, что он одинок. «Но кто может сидеть угрюмо, отвернувшись от своей спутницы и не разговаривая с ней, как не муж, устроивший ей скандал?» Смешной, но резонный ответ.
Они же после концерта отправились к ее дому – он провожал ее, потом к его дому – она провожала его. Потом она зашла к нему посмотреть, как он живет. Такая же, как у нее, комната в коммунальной квартире. И в ней – никаких излишеств: диван, где спать, стулья, где сидеть, шкаф, откуда брать книги, и старинная, как у Алексея Толстого в его музее на Спиридоновке, конторка для работы стоя.
4
Их дружество было замечательным. «У нас двухкомнатная квартира», – говорили они о своих коммунальных комнатах, находящихся в разных концах города. Она всегда была храброй, по натуре веселой и восприимчивой, хорошо знала литературу и искусство, и ему теперь было с кем обговаривать свои сомнения, печали и вариантные успехи. «Сомнения и печали» в его характере были вечным камнем преткновения. Знаток иностранных языков, эрудит в области науки, истории, литературы, ведущий редактор издательства «Академия», член Правления, коллега крупных ученых страны, он был постоянно напряжен, неудовлетворен, хотя работал сверх меры, взахлеб. Казалось, он стремился все знать о сумме доступного людям опыта, решить все «проклятые вопросы», эту муку каждого из нас. И вдруг впадал в грусть, понимая, что никакие ответы не удовлетворят это странное человеческое существо, стремящееся к абсолюту. Короче, нельзя превратить дроби в целое.
Издательство в это время занималось научно-просветительской деятельностью. Выходили книги о новых течениях в науке, технике, в общественной жизни. Особенно хорошо работал отдел «точных наук». Готовился том «Творения Платона». Научные поправки и замечания благодарно принимались от нашего героя редакторами и переводчиками.
И вот неожиданно забрезжило на горизонте издательской деятельности что-то более близкое его филологической душе. Это появилась книжная серия совсем другого типа, сделавшая главную славу издательству «Академия» – «Сокровища мировой литературы». Его застегнутая мрачная душа затрепетала. Он не верил, что кто-то решится дать ему в работу эту вдохновенную ценность. Да и он сам боялся ее. Ведь мечта стать художником слова затерялась в далеком 1911 году, когда мальчик из местечка Лобачев стоял на пороге Петербургского университета и хотел, как оказалось, невозможного – стать писателем. А стал преподавателем. Но судьба, видимо, решила поступить наконец по справедливости. Ему доверили перевод великих английских прозаиков 17–18 веков: Дж. Свифта, Г. Филдинга,