– Думаю, что твоим злым гением в Художественном был Немирович. Станиславский относился к тебе прекрасно, но отстоять не мог, Немировичу не нужен был еще один сильный самостоятельный режиссер. Он сам себе барин. Книппер оберегала Антона Павловича от меня. Остаешься ты – мелькаю на глазах пайщика театра Чехова и я. Но это все приблизительно. Все были молодые, горячие, честолюбивые, все хотели лучшего… Искусство – всегда дело всей личности, поэтому оно всегда трагично…
Глава 20
За четыре сезона он был в подручных Станиславского, его сорежиссером в восьми спектаклях. Самостоятельный поставил лишь один. Он устал от черновой работы. Потом театроведы напишут, что чрезмерная эксплуатация таланта при недовоплощенности творческой – опасна. Это вело к тотальному отказу от собственной личности. Ударом для самолюбивого Санина стало и то, что его не сделали пайщиком созданного в театре «Товарищества». Его, одного из создателей МХТ! Кстати, Чехов по этому поводу писал, что надо было делать пайщиком всякого желающего из тех, кто служил в театре с самого начала, что нельзя обижать одних и гладить по готовке других, когда нет поводов к тому.
Ему и сейчас, когда Чехова в этом мире нет, неловко за горькую, неприличную обнаженность своей души в письме к нему: «Кончаем второй сезон. Успех и нравственный и материальный очень большой… А я тоскую. Как режиссеру и актеру пришлось на мою долю дело небольшое. Такая была жажда деятельности живой, трепетной, мысль зажигающей – и осталась жажда эта неудовлетворенной. С другой стороны, жажда личного счастья, пустота души, потребности любви и привязанности – это другая незадача моего существования…»
– Но, Саша, прошлое всегда вариантно! Не ушел бы ты – были бы мы вместе?!
Он очнулся и посмотрел на жену. Склонилась над своим вышиванием «крестиками» и взглядывает на него – смущенно и лукаво.
Господи, как Ты справедливо меришь и горе, и радость. Не даешь упасть совсем. А он ведь почти упал. То, чем жил, что создавал, – свой любимый театр – самолюбиво, не без надрыва душевного оставил, ушел из него. Похоронил отца и мать, сестра любимая – умна, но душу ранит порой жестоко и умной иронией, и справедливым прозрением…
И вдруг этот экзамен в театре, он в комиссии, среди поступающих вполне и давно знакомая женщина, ей лет тридцать, нелепо читает… нет, было нелепо давать ей эти куски из Чехова. Немирович куражился. А она – смущенная, трогательная и немыслимо красивая. Он подумал… подумал о ней как о своей жене.
– И почему так? – спросила она, выдернув оставшуюся зеленую нитку из иголки.
– А потому что один музыкант сказал, что мне открыты тайники человеческого сердца и это редкий дар. Вот так.
А один великий певец добавил: «Саша, ты словно был в моей душе, ты как тонко понял все, что я хотел сказать. Спасибо Господу Богу, наградившему тебя такой чуткой, талантливой душой…»
– Шаляпин…
– Ага. И Гречанинов… Но при чем здесь все, когда речь о тебе? И я совсем ни-че-го не понимал. Влюбился без ума и без разума. Знаешь, я так ждал этой поездки в Петербург! С гастролями. Мне казалось, что вдали от Москвы, где все у меня рухнуло, что-то начинается новое…
– И потому ты ко мне придирался, единственной из статисток. А я была как счастлива, что меня взяли в театр, пусть маленькой статисткой, пусть незаметной… А еще попросили играть за сценой «Венские вечера» Листа. Знаешь, у меня надежда появилась на какую-нибудь, пусть маленькую, роль… Ты ведь знаешь, как мне было плохо…
Сказать, что он знал – нельзя. Он слышал об этом краем уха. Рядом текла параллельная жизнь знакомой женщины, приятельницы его сестры. Все говорили о ее романе, трагическом романе. Постоянно соединяли ее имя с именем Чехова. То ли дружество, то ли длительная связь, то ли «свой человек» в семье. Увидев ее на том экзамене в школу МХТ, где она провалилась, он потом уговаривал членов комиссии взять ее прямо в театр статисткой – мол, она музыкальна, играет, прекрасно поет. И это пригодится. Она надеялась на роль в будущем, а он уже знал, что ее на второй сезон даже статисткой не возьмут. Деньги ей не платили и в первый сезон, что уж говорить о дальнейшем, пожалуй, и квартиру приличную не снимет.
Мог бы Чехов вступиться за нее, но, как говорила сестра Катя, «Казав пан – кожух дам, слово его тепло», то есть не вступился. У Кати вообще была какая-то неприязнь к известному писателю. «Все у него маленькие и гаденькие», – ворчала она. Да и знала она что-то такое, чего не знал брат. После женитьбы Чехова на Книппер она вздыхала, причитала и говорила, что ее подруга Лида Мизинова киснет, плохо выглядит, даже отвратительно! Жизнь проходит мимо нее, и она уезжает в деревню…