Я все-таки продолжаю утверждать, что стихов – мало. Дело в том, что выраженье «Избранные стихи» Бунина значит «полное собранье стихов» Бунина. Где обезьянка, пьющая воду (какая жарища в этом стихотвореньи!..)[62], где звезда, качавшаяся в темном пруду[63], где «…пискнула и села на подоконник…»[64], где млеющий в золотом лунном свете тополь[65], – и много-много других дивных стихов? Должен, кстати, покаяться перед вами: просматривая черновик уже отосланной рецензии, я заметил, что привел один ваш образ из стихотворенья, не включенного в книжку[66].
Я совершенно точно определил «цветную бабочку в шелку»[67] (вы единственный русский поэт, разглядевший бабочку – она упоминается Пушкиным, – в связи со школьником[68], – и Фетом[69] и Майковым[70] – но это очень поэтическая бабочка – в свободное время, ласкающаяся к лилии). Ваша бабочка – несомненно Vanessa urticae, крапивница, – и в этом ее «шорохе» и в этом «голубом» потолке[71], – все русское лето. Орнитолог вам то же бы написал о ваших птицах.
Живем в прелестной глуши, мы единственные «чужие» в этой деревне и когда мы проходим по главной улице, жители, по мере нашего прохожденья, превращаются в соляные столпы[72]. Я часов пять ежедневно карабкаюсь по горам, вечером пишу. Это книжка о шахматах, о русском шахматисте[73].
Еще раз – большое вам спасибо, дорогой Иван Алексеевич.
Крепко жму вашу руку
«Книжка… о русском шахматисте» – это, конечно же, «Защита Лужина», всколыхнувшая русское зарубежье. А опубликованная в «Руле» 22 мая 1929 года рецензия Набокова на «Избранные стихотворения» Бунина помогает нам понять, что же именно видел Набоков в своем старшем современнике:
Стихи Бунина – лучшее, что было создано русской музой за несколько десятилетий. Когда-то, в громкие петербургские годы, их заглушало блестящее бряцание модных лир; но бесследно прошла эта поэтическая шумиха – развенчаны или забыты «слов кощунственных творцы», нам холодно от мертвых глыб брюсовских стихов, нестройным кажется нам тот бальмонтовский стих, что обманывал новой певучестью; и только дрожь одной лиры, особая дрожь, присущая бессмертной поэзии, волнует, как и прежде, волнует сильнее, чем прежде, – и странным кажется, что в те петербургские годы не всем был внятен, не всякую изумлял душу голос поэта, равных которому не было со времен Тютчева[75].
То, как Набоков оценивает место Бунина в русской поэзии, отражает и его собственные предпочтения и пристрастия конца 1920-х годов. Нетрудно заметить в целом отрицательное отношение к поэзии русского символизма. В то время как Набоков назвал поименно двух из ведущих поэтов-символистов, Брюсова и Бальмонта, приведенная им стихотворная цитата отсылает к стихотворению Блока «За гробом» (1908): «Был он только литератор модный, /Только слов кощунственных творец».
Мало что могло польстить Бунину больше, чем противопоставление символистам, особенно Блоку. Благодаря этой рецензии сближение писателей на первом этапе их заочного знакомства продолжилось – и кульминацией сближения стала их встреча в 1933 году, к которой мы обратимся в следующей главе. Набоков неизменно давал поэзии Бунина высокую оценку, а возможность высказаться по этому поводу в течение 1930–1950-х годов представлялась ему не раз. В 1938 году, в письме американскому ученому Елизавете Малоземовой (Elizabeth Malozemoff), работавшей тогда над диссертацией о Бунине, Набоков назвал Ходасевича и Бунина величайшими поэтами своего времени[76].
Поэзия Набокова эклектична; в ней нелегко проследить отчетливую бунинскую ноту. Глеб Струве, с которым Набоков в молодости был дружен, пожалуй, переоценил бунинские корни в поэзии Набокова, когда писал об этом в «Письмах о русской поэзии»: «<…> В. Сирин еще очень молод, но тем не менее у него уже чувствуется большая поэтическая дисциплина и техническая уверенность. Если доискиваться его поэтических предков, надо прежде всего обратиться к очень чтимому им Бунину, отчасти к Майкову и к классикам»[77]. Тем не менее в раннем периоде стихотворчества Набокова заметны отголоски стихов из сборника Бунина «Листопад» (1901) и заимствования характерных образных и тематических структур бунинской поэзии. Более того, с периодом набоковского «частного кураторства» («private curatorship”)[78], когда он в стихах исследовал библейские и византийские мотивы, связано появление нескольких стихотворений на религиозно-мифологические темы, отчасти сработанных по образцу виртуозных библейских стихов Бунина[79]. Набоков перенял два конкретных бунинских приема. Первый – часто используемый в его стихах прием – повтор слова или словосочетания с целью рифмовки или эмфазы. Естественно, это не изобретение Бунина. Однако Набоков в своей рецензии на «Избранные стихи» отметил такого рода повтор именно как бунинское достижение – и к тому времени и сам взял на вооружение. В ряде стихотворений Набоков пользуется коронным приемом повтора – вот как в этом, написанном еще в Крыму в 1918 году:
66
В своей рецензии на «Избранные стихи» Бунина Набоков упоминает «пятна солнца, скользящие кружевом по спинам лошадей», что соответствует последней строке стихотворения Бунина «Лесная дорога» (1902), которое не вошло в «Избранные стихи».
68
Cм: «Так бедный мотылек и блещет/И бьется радужным крылом,/Плененный школьным шалуном» (Евгений Онегин, гл. 3).
69
Стихотворение А. Фета «Бабочка» (1884). Подробнее о стихотворении Фета у Набокова см.: Shrayer. The World of Nabokov’s Stories. P. 123.
70
Стихотворения А. Майкова: «Болото» («Да оживляет бедный мир болотный/Порханье белой бабочки залетной») (1856) и «Вдоль над рекой быстроводной/Быстро две бабочки мчатся…» (1881).
72
Ср. обыгрывание библейского мотива Лотовой жены (Быт. 19:26) в «Других берегах» (1954): «Летом 1929 года, когда я собирал бабочек в Восточных Пиренеях, не было, кажется, случая, чтобы, шагая с сачком через деревушку, я оглянулся и не увидел каменеющих по мере моего прохождения поселян, точно я был Содом, а они жены Лота» (Набоков РСС 5: 227; ср. Набоков 1990, 4: 208). В лепидоптерологическом рассказе Набокова «Пильграм» (1930) тоже упоминаются местные жители, с удивлением взирающие на «странных людей, прибывших издалека», чтобы ловить бабочек. Об. этом см.: Shrayer. The World of Nabokov’s Stories. P. 108–134.
74
Публикуется по автографу (Бунин РАЛ MS. 1066/3947); публикуется по автографу (Бунин РАЛ MS. 1066/3944).
76
См.: комментарии А. Долинина и Р. Тименчика в кн.: Набоков В. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе, интервью, рецензии/Сост. Долинин и Тименчик. М, 1989. С. 520. В интервью 1966 года Набоков так обрисовал роль Блока в своей жизни: «С детства я сохраняю страстную любовь к лирике Блока. Его длинные вещи слабы, а знаменитые “Двенадцать” ужасны, сознательно сработаны в фасонно-примитивном тоне, с розовым картонным Иисусом Христом, приклеенным к концовке» (Vladimir Nabokov. Strong Opinions. New York, 1990. P. 97). См. также:
79
См.: статью Лады Пановой «Вл. Сирин и русский Египет», в которой среди источников стихотворений Набокова «Я был в стране Воспоминания…» и «Акрополь» выделен сонет Бунина «Могила в скале».