Шестнадцатого октября 1940 года из санатория он приехал к Буниным в Грасс.
Трудно было изыскать средства к жизни. Бунин писал Н. Д. Телешову 8 мая 1941 года:
«…Мы сидим в Grasse’e (это возле Cannes), где провели лет семнадцать (чередуя его с Парижем), теперь сидим очень плохо. Был я „богат“ — теперь, волею судеб, вдруг стал ниш, как Иов. Был „знаменит на весь мир“ — теперь никому в мире не нужен, — не до меня миру! В <ера> Н<иколаевна> очень болезненна, чему помогает и то, что мы весьма голодны. Я пока пишу — написал недавно целую книгу новых рассказов („Темные аллеи“. — А. Б.), но куда ее теперь девать? А ты пишешь?
Твой Ив. Бунин. Я сед, сух, худ, но еще ядовит. Очень хочу домой» [930].
Об издании «Темных аллей» Бунин писал в США Андрею Седых 13 июня 1942 года:
«Шлю вам и madame сердечные приветствия и обращаюсь с усердной просьбой: помогите, если можете, издать там у вас по-русски, а может быть, и по-английски, мою новую книгу „Темные аллеи“, рукопись которой вся находится у Марка Александровича (Алданова. — А. Б.). Мне кажется, что, будучи издана в небольшом количестве экземпляров (по-русски), она могла бы разойтись и принести мне некоторую сумму. Прошу помощи в этом деле именно у вас потому, что вы единственный деятельный человек из всех моих тамошних друзей, совсем теперь забывших меня. Был бы ужасно рад, если бы это дело вышло — вы знаете, в какой нужде я… На условия я согласен на всякие»[931].
Андрей Седых, любезно приславший фотокопию этого письма, сообщил следующее:
«Открытка от 13 июня 42 г. была написана вскоре после того, как мы с женой… переехали на жительство в Америку. Бунин жил тогда в Грассе, в так называемой „Свободной Зоне“, откуда можно было писать в. Соединенные Штаты, пока немцы не оккупировали и „Свободную Зону“… С этой открытки начались мои хлопоты с изданием „Темных аллей“, рукопись которых я получил с оказией (Бунин отправил ее Алданову 7 июня 1941 года с пианистом С. Н. Барсуковым, жившим в Канн. — А. Б.). Русское издание я выпустил быстро (в 1943 году. — А. Б.), основал для этого в Нью-Йорке издательство „Новая земля“. С переводом на английский была страшная возня. Не было издателя. Наконец, некий г. Танько, представлявший небольшую американскую издательскую фирму, захотел книгу издать, но предложил за нее аванс только в триста долларов; Иван Алексеевич не соглашался, но в конце концов вынужден был согласиться, — нужда одолела… Шел спор из-за названия книги, — по-английски буквальный перевод слов „Темные аллеи“ не годился, — это имеет совсем иной смысл, довольно бандитский, а не тот, который имел в виду И. А. Затем выяснилось, что некоторые рассказы содержат фразы чрезмерно „натуралистические“, — четверть века назад в Соединенных Штатах это легко могло подвести под порнографию (в чем многие русские и без того обвиняли Бунина и устно и в печати). И. А. поручил мне и М. А. Алданову, по нашему усмотрению, удалить те места, которые были спорными с точки зрения „общественной морали“. Насколько я помню, мы цензуровали только три-четыре фразы, — И. А. охотно на это согласился.
Это издание „Темных аллей“, к несчастью, никаких дополнительных денег, кроме трехсот долларов, ему не принесло. Книга вышла в конце 47 г.».
В 1942 году, перед отъездом в США, Андрей Седых виделся с Буниным, и Бунин говорил ему:
«Плохо мы живем в Грассе, очень плохо. Ну, картошку мерзлую едим. Или водичку, в которой плавает что-то мерзкое, морковка какая-нибудь. Это называется супом… Живем мы коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой, — деньги Нобелевской премии давно уже прожиты. Один вот приехал к нам погостить денька на два… Было это три года тому назад, с тех пор вот и живет, гостит. Да и уходить ему, по правде говоря, некуда: еврей (А. В. Бахрах. — А. Б.). Не могу же я его выставить? Очевидно, нужно терпеть, хотя все это мне, весь нынешний уклад жизни, чрезвычайно противно. Хорошо еще, что живу изолированно, на горе. Да вы знаете, — минут тридцать из города надо на стену лезть. Зато в мире нет другого такого вида: в синей дымке тонут лесные холмы и горы Эстереля, расстилается под ногами море, вечно синее небо… Но холодно, невыносимо холодно. Если бы хотел писать, то и тогда не мог бы: от холода руки не движутся <…> А в общем, дорогой, вот что я вам скажу на прощание: мир погибает. Писать не для чего и не для кого» [932].
Его душа жаждала святынь, он не мог жить без святынь.
«Молился на собор (как каждое утро) — он виден далеко внизу — Божьей Матери и Маленькой Терезе (Божья Матерь над порталом, Тереза в соборе, недалеко от входа, направо)», — записывает в дневнике 20 августа 1940 года.
931
Из частной коллекции Андрея Седых. Библиотека редких манускриптов Йельского университета. Нью-Хейвен, Коннектикут, США.