Лучшим из рассказов сборника, по свидетельству В. Н. Муромцевой-Буниной, Иван Алексеевич считал «Чистый понедельник».
«…Почти все, — писала она автору этих строк 23 мая 1958 года, — что в этой книге — трагизм любви». По ее словам, Бунин считал, что в «Темных аллеях» «каждый рассказ написан „своим ритмом“, в своем ключе», а про «Чистый понедельник» он написал на обрывке бумаги в одну из своих бессонных ночей, цитирую по памяти: «Благодарю Бога, что он дал мне возможность написать „Чистый понедельник“» [1023].
Она также писала, что Бунин «считал эту книгу самой совершенной по мастерству».
В рецензии на «Темные аллеи» в лондонском «Таймс»[1024] говорится: «Последний том его (Бунина. — А. Б.) рассказов достоин восхищения. Бунин в состоянии вызвать к жизни целые ушедшие миры; как основные моменты, так и житейские детали прошлого он дает с такой остротой и мастерством, что порой окружающая жизнь кажется, в сравнении с им описываемым, ужасающе невыразительной, бледной. Доминирующий лейтмотив почти всех этих рассказов — печаль, сожаление, что жизнь уходит, подобно отливу, печаль, что остаешься один на опустелом берегу, сожаление, что человеку отпущена всего одна жизнь, и затем следует смерть. История пожилого русского эмигранта, встречающего в Париже очаровательную русскую женщину — „В Париже“ — великолепный образчик того, как автор умеет внести благородство, широту видения и непреходящую значимость в то, что иначе бы выглядело всего лишь обыкновенной любовной историей».
1947 год начался для Бунина с болезней и с заботы о поездке на юг, в Русский Дом, на поправку — на курорт Juan-les-Pins на Лазурном Берегу. Директором этого пансионата был Роговский. Бунин говорил в письме Алданову о Роговском, что жизнь его «распутно „карамазовская“ <…> Кое в чем просто гадок» [1025].
Вера Николаевна жертвенно служила Яну, не могла отлучиться от дома, никого почти не видела, мало кто к ней заглядывал; «институт „гости“ или „в гости“ почти не существует у меня. Получаю письма от Гали» (Кузнецовой), — сообщала она М. С. Цетлин 26 января 1947 года и писала:
«Пользуюсь визитом очередной красавицы у Яна, пишу вам. Замучена я сверх сил. Почти месяц, как Ян болен. Спим на прошлогодний манер под красным пледом. Было три доктора: Серов, Зёрнов и Вербов. Все успокаивают, но меня начинает пугать его состояние. Особенно ночной кашель, отчего я и должна проводить ночи в его комнате, — нужно иной раз бежать в кухню и подогревать что-нибудь. Жара нет. Но он очень ослабел от потери крови. Чуть ли не шесть недель она не останавливается. Кроме того и печень не в порядке, и он на строгой диете, которую он покорно переносит. От поездки на юг он не отказался, а соблазнил и Тэффи, которая тоже решила там отдохнуть. Но точного срока отъезда не назначено. Во всяком случае это будет не раньше февраля, а я думаю, что не раньше двадцатых чисел февраля. Сейчас здесь морозы „крещенские“. В моей комнате по утрам лед на окне. В кухню войти приятно, — настоящий ледник. На юге тоже выпал снег.
<…> Никого почти не вижу. Наталья Владимировна <Кодранская> была у нас на католическое Рождество, а затем пропала без вести <…>
Был сегодня Роговский. Назначили пока отъезд Яна между 6 и 9 февраля. Роговский тоже хочет ехать в том же поезде. Бог даст к тому времени потеплеет» [1026].
Письмо Веры Николаевны — подтверждение слов Бунина, которые ей он говорил, что без нее он «пропал бы». Он писал Марии Самойловне 8 апреля 1947 года:
«…Вера, едва живая от бессонных ночей со мной, которые она проводила в Париже, замученная горем за меня и даже недоеданием — ведь она так лишила себя всего, лишь бы мне купить какую-нибудь печенку (которая стоит нам в Париже 600 франков кило!)» [1027].
Прошел январь, почти три недели февраля — болезни Ивана Алексеевича, мечтавшего о южном курорте, — потеря сил после гриппа, малокровие — не побеждены; Вера Николаевна по-прежнему жила в тревоге за него. В письме к Марии Самойловне 19 февраля 1947 года она говорит:
«…У Яна оказалось после анализа крови всего 3 000 000 красных шариков, а нужно их у мужчин четыре с половиной миллиона или даже пять! Вы представляете, в каком мы положении. Дело в том, что у него больше чем два месяца было кровотечение, и он обезкровил, как это было двадцать шесть лет тому назад. Теперь у нас у всех одна задача уговорить его сделать укол. Врачи уверяют, что они безболезненны и безопасны. И все склоняются к тому, что его довольно тяжелое состояние (сердца, общей слабости) зависит именно от очень сильного малокровия, с которым придется бороться очень энергично, чтобы не случилось непоправимого. Он до сих пор в постели и так слаб, что пройти по комнате — целое дело. Большое упущение было сделано, что анализ произведен был так поздно. Всех врачей и нас путал его кашель, который и до сих пор продолжается и имеет характер коклюшечного, есть мнение, что и кашель отчасти зависит от ослабления всего его организма. Одно время думали, что дело в сердце, так как пульс порой бывает очень слабый и частый, после анализа врачи говорят, что это тоже от сильнейшей анемии. А сердце, к счастью (это единственное утешение), в хорошем состоянии. И, если он согласится на уколы, то силы будут восстановлены довольно быстро. Но необходимо усиленное питание. И раньше во время его болезни его питание стоило дорого, — вы, вероятно, от Ангелиночки знаете, какие теперь цены, а последнюю неделю (анализ был получен в прошлую пятницу) его питание и отопление мне иной раз в день обходилось 2000 фр., а самое малое 500 франков. Его необходимо кормить, например, телячьей печенкой, кило которой стоит 600 фр. Ему всегда холодно, порой он дрожит и приходится топить, и на одну лишь растопку идут бешеные деньги. Словом, то, что я получила от Шуры (дочери Марии Самойловны, художницы. — А. Б.), уменьшилось вдвое. Чтобы его не расстраивать, я скрываю от него наше финансовое положение. Конечно, в вышеупомянутые суммы входят и лекарства и оплата врачей. Ко всему аппетита у него никакого, приходится умолять его, чтобы он что-нибудь съел. Впрочем, вы, вероятно, знаете, что это такое.