Я вышел из оцепенения, и побежал к окружившим дымящиеся останки автомобиля людям. Краска на машине практически отсутствовала, всё железо покрыто дырами, местами была видна белая шпатлёвка. Из моторного отсека шёл белый, едкий дым. Вокруг машины всё было усыпано кусками пластика, белыми льдинками стекла, кусками пыльной краски и шпатлёвки. На сидениях лежали два куска мяса, присыпанных покрасневшими осколками, и накрытых покрывалом растрескавшегося лобового стекла, ввалившегося внутрь. Побелевшее, изорванное пулями стекло медленно впитывало кровь мертвецов, словно губка. Кровь растекалась по белым трещинам, заполняя их — словно микро артерии, и похожее на белую тряпку стекло, постепенно окрашивалось в красный цвет. На «торпеде» я увидел знакомую кепку, которая поменяла свой цвет с белого на бурый: «Баба уже не даст»…
— Парни, вы чего натворили, надо было живьём, понимаете? — кричал я.
Люди, большая часть из которых скрывала лица за прорезями омоновских масок, молча стояли, закинув автоматы и винтовки за плечи; один из них, человек в чёрной форме, имевший на погонах самый высокий чин, подошёл к машине, покопался в её нутре, и достал перемазанный кровью «укорот». Держа его в правой руке, он левой стянул маску с головы — человеком, только что безжалостно расстрелявший наших преследователей, был сам Фриц.
— Ну здоров, Симак! — он широко растянул рот в дружелюбной улыбке, — Держи! — и он протянул оружие мне.
Я отошёл на шаг назад, и он, замерев с окровавленным автоматом в вытянутой руке, медленно повесил его себе на плечо.
— Здорово, «Гитлер»! Ты что натворил? — спросил его я, пытаясь унять появившуюся дрожь в руках.
При слове «Гитлер» товарищи Фрица, из которых один оставался в маске, пристально посмотрели на меня, все разом, как по команде. Затем все перевели взгляд на Фрица, ожидая его реакции. Улыбка спала с его лица. Я не подумал, что Фриц держит своё имя в авторитете, и подобное обращение к своей персоне перед подчинёнными, должно быть, непозволительно для него.
Друзьями мы с ним никогда небыли, но он меня уважал за принципы, которыми я всегда руководствуюсь. Вспомнил я, как собравшись большой компанией, мы вышли «в поле», на неделю. Разбили палатки, и каждый занимался тем, что хотел: кто-то пил горькую, кто-то обнимался с девушками, другие ушли в лес на поиск трофеев, а иные просто сидели у палаток, травили байки, играли на гитарах, и пели песни. Фриц был среди них. Было весело и шумно, до тех пор, пока вдруг над поляной не повисла тишина. Какой-то парень, в пьяном угаре носившийся по поляне в одних трусах, стоял теперь посередине поля, лицо его было бледным, по побелевшей коже крупными каплями стекал пот. Парень стоял перед вставшим на задние лапы медведем. Я только вернулся с поиска трофеев и, подходя к лагерю, удивился резко наступившей тишине. Как так получилось, что никем не замеченный медведь вышел на поляну, что парень, не обратил внимания на бегущего к нему из леса хищника? Кто-то из поисковиков, спохватившись, принялся заталкивать патрон в ствол ружья, но я остановил его:
— Далеко, разлёт большой, пацана зацепишь! Спрячь свою пукалку, я сам попробую отогнать Мишку в сторону!»
И я пошёл. Медленно подошёл к парню, перед которым так же, замерев на месте, стоял небольшой медведь. Медведь посмотрел мне в глаза, в его взгляде я не увидел ни злости, ни страха — лишь любопытство. Говорят, этого делать категорически нельзя — однако, чуйка подсказывала, что я поступаю правильно. И я понял, что медведь ещё молодой, и к поляне его приманил звук гитары, или крики — он несмышленый, и ещё не ведает страха, поскольку незнаком ещё с человеком. Но трогать его нельзя — где-то рядом могут быть его сородичи. Они не простят убийства своего отпрыска. Я встал перед парнем, — оказавшимся за моей спиной, он вцепился в меня мёртвой хваткой, отчего у меня на теле потом проступили синяки.