...Мартин давно заметил одну странную вещь: несмотря на то, что все обитатели бункера, фактически, голодали, никто никогда не набрасывался на еду как сумасшедший. Все ели медленно, размеренно, даже как-то вяло, меланхолично пережевывая почти безвкусное мясо, неторопливо облизывая ложки и едва прикасаясь губами к пластиковым горлышкам армейских фляг, на дне которых плескалась затхлая вода. Но он прекрасно понимал, в чем тут дело: утоление голода давно перестало быть главной потребностью для них всех. На первый план выдвинулись более насущные потребности: общение и свет.
Разумеется, они могли разговаривать - и разговаривали - просто лежа в темноте на своих койках: по большому счету, это ничем не отличалось от телефонных перезвонов или конференции в «Скайпе». Ко всему этому они, дети цифрового века, давно привыкли. Это было вполне полноценное общение (Старший рассказал, что раньше заключенные в камерах-одиночках умудрялись вполне нормально общаться, просто перестукиваясь через стены). Злые шутки с психикой играло отсутствие света.
Мартин давно заметил, что если долго лежать на койке уставившись в темноту и обмениваясь фразами с невидимыми собеседниками, то вскоре начинаешь проваливаться в некое подобие сна наяву. Иногда это были просто короткие фазы муторного забытья, о которых не сохранялось никаких связных воспоминаний, но чаще всего сознание ныряло в яркую и довольно неприятную галлюцинацию, похожую на гриппозный бред. Хуже всего было то, что в этом состоянии разум оказывался полностью беззащитен перед смыслом слов, обрушивающихся в его темные бездны: все рассказы других обитателей бункера (а больше всего их истории напоминали фильмы ужасов) расцветали в голове яркими красками, становясь единственной возможной реальностью.
Поначалу он думал, что сходит с ума (что в их ситуации было бы неудивительно), но потом выяснилось, что с остальными происходит то же самое. Плакса, появившаяся в бункере позже других, рассказала, что «глюки» стали посещать ее где-то на четвертый день. Очкарик согласился с ней; оказалось, что его мозги начали откалывать подобные номера уже на вторые сутки.
Единственным действенным методом борьбы с этим ужасом был свет: стоило зажечь свечу, и мир сразу же становился таким же, как всегда - плотным, весомым и вполне реальным. Поэтому-то Мартин и ждал утренних завтраков с таким нетерпением - для него это, в первую очередь, было возможностью удостовериться, что он еще жив и не сбрендил окончательно.
Как-то он поделился своими наблюдениями со Старшим, но тот в ответ лишь презрительно фыркнул.
«Подумаешь! Лишний раз убедится, что ты сидишь в задристанной бетонной дыре? Радости-то полные штаны!»
С этим было трудно не согласиться, но Мартин все равно радовался любому поводу зажечь свет. Он ничего не мог с собой поделать.
И именно поэтому его так ужасало состояние Мумии.
Он как-то помогал Плаксе перетаскивать Мумию с койки на каталку и помнил, какая она тяжелая - прямо-таки неподъемная. Тем более поразительным было то, что Очкарик - слабак и размазня - умудрился протащить ее почти три квартала, фактически, на собственном горбу.
Мартин до сих пор помнил, какой она была в то утро - эти воспоминания относились к категории «заставьте меня это забыть, пожалуйста», категории, которая за последние две недели разрослась до прямо-таки неприличных размеров. Высокая тонкая тень - не более. Именно тень: ни лица, ни волос, ни даже маленького светлого пятнышка на одежде - все сплошной уголь. И его первая мысль, вопящая в каждой клеточке мозга: «У нее нет лица! Господи, да у нее же нет лица!»
Поначалу Мумию хотели оставить снаружи - счетчик рядом с ней буквально зашкаливало. Но когда Плакса срезала с нее одежду (со стороны спины платье Мумии оказалось белоснежным), оранжевая коробочка немедленно заткнулась. Ожоги на ее теле оказались вовсе не такими уж и страшными: плотная белая ткань, как ни странно, неплохо защитила девушку от световой вспышки. К тому же, как позже рассказал Очкарик, ударной волной Мумию зашвырнуло в бассейн во дворе дома Стивенсонов, что, очевидно, и спасло ее от потери большей части кожи.
Но глаза Мумии буквально испарились, а барабанные перепонки лопнули, выдавленные чудовищным перепадом давления и теперь она, полностью замотанная в слабо пахнущие дезинфицирующим средством бинты, постоянно пребывала в глухой кромешной тьме, по сравнению с которой своеобычная темнота бункера представлялась Мартину ярким солнечным полднем.
«У меня бы тоже аппетит пропал», - подумал он с содроганием, тщательно отводя глаза от каталки с Мумией. Свечное пламя дрожало, и иногда начинало казаться, что среди мечущихся теней на каталке лежит затянутый черным крепом гроб.