— Я не ошибся, — ответил мистер Конвэй, — это зашифрованная телеграмма.
— Ага, — удовлетворенно кивнул головой телеграфист, — я думал, что и вы тоже… с горя!..
— Что «с горя»… — полюбопытствовал мистер Конвэй.
— Ну… того… Перехватили. А как вы? Верите в это дело? Мне кажется, что профессора напутали. Не может этого быть, чтобы все пропало так… здорово живешь!
Теперь мистер Конвэй сразу понял все и даже удивился, что замеченные им странные явления так мало напоминали собой те картины и душераздирающие сцены, которые он рисовал в своем воображении, и которые по его предположениям должны были разыграться, когда человечество услышит свой приговор.
— Ах, да, — махнул он рукой, — конечно, это чепуха! Не стоит придавать всему этому значения.
И телеграфист, окончательно успокоенный его безразличием, передал в Лондон бессмысленный набор слов, написанных на бланке.
Расшифровав его в далеком Лондоне, редактор «Ежедневного курьера» незамедлительно поднял трубку телефонного аппарата и, соединившись со Скоттлэнд-Ярдом, сказал:
— Можете ли вы составить в кратчайший срок обстоятельное досье по поручению редакции «Ежедневного курьера»?
— Если дело идет об этой идиотской комете — нет.
— Дело идет об одном частном лице и досье необходимо для мистера Ричарда Конвэя, журналиста, очевидно, небезызвестного вам.
— Отлично, это будет сделано. Только срок может затянуться. Вы сами понимаете, что комета несколько нарушила нормальное течение жизни и осложнила нашу деятельность.
— Мистер Конвэй настаивает на скором ответе. Сообщите, пожалуйста, все что известно о профессоре Канберрского университета по кафедре физики Джоне Вилкинсе, ныне находящемся в Англии. Не пренебрегайте никакими подробностями.
Глава X
ПОЛКОВНИК НОРТОН ОДОБРЯЕТ ДЕЙСТВИЯ МИСТЕРА КОНВЭЯ И БЕРЕТ ИНИЦИАТИВУ В СВОИ РУКИ
Все события, происшедшие в мире в дни после объявления об угрозе со стороны «Патриции», вероятно, можно отнести к величайшим парадоксам всей истории земного человечества. Вместо диких, исступленных сцен, хотя и страшных, но достойных «конца мира», человечество, в общем, реагировало на это известие подобно обитателям Бельмонта, которых имел случай наблюдать мистер Конвэй. Во всех городах, с небольшими вариациями, происходило то же самое: люди, вместо того, чтобы броситься в крайности и начать резать и душить друг друга, как, видимо, опасались все правительства, после первых мгновений страха, сомнительно покачивали головами и недоверчиво ухмылялись… Вместо парализованной жизни — всего несколько остановившихся в местах, неположенных правилами уличной езды, автомобилей и кэбов, которые были немедленно же оштрафованы бдительными стражами порядка. Вместо бунтов и революций — несколько подгулявших служащих, которые точно с таким же успехом могли бы подгулять и по случаю именин тетушки.
То ли нервная восприимчивость людей была притуплена сравнительно недавно закончившейся войной, и все связанные с нею ужасы подготовили психику ко всякому известию, то ли просто размеры нового ужаса, надвигавшегося на планету, были настолько грандиозны, что не умещались в головах обывателей, но жизнь шла своим чередом, и каждый продолжал делать свое привычное дело, может быть, только чаще обычного взглядывая на небо, в котором ничего, кроме привычных взору звезд, не было видно.
Правда, все биржи мира ответили на это известие резким понижением курса ценных бумаг, и в деловых кругах стали учащаться самоубийства, но эти первые проявления действия приближающейся «Патриции» не имели непосредственного касательства к жизни массы среднего населения, которое могло продолжать пользоваться всеми благами прогресса и культуры. Поезда приходили строго по расписанию, почта действовала безукоризненно, на улицах, по ночам, все так же горели фонари, сияли световые рекламы и ярко освещенные витрины магазинов; вода и газ текли по трубам; театры и кино были переполнены; в ресторанах — надрывно рыдали чудовищными глиссандо скрипки и танцевали полуобнаженные женщины со строгими, черно-белыми мужчинами.
— Ты не боишься, милый?.. — спрашивали женщины.
— О, нет!.. Ведь, мы умрем вместе, дорогая! — отвечали галантные кавалеры.
Так проходили дни за днями. Иногда закрывались фабрики и заводы застрелившихся владельцев и увеличивалось количество безработных; набожные старушки крестились еще чаще, вспоминая о Страшном Суде, но жизнь, неистребимая жизнь, текла по своему привычному руслу.
Настойчивые призывы к спокойствию, опубликованные правительствами всех стран в первый день, оказались совершенно беспочвенными, никто этого спокойствия, по сути дела, даже не покушался нарушать, и граждане готовы были даже, в свою очередь, призывать к спокойствию правительства при виде спешно едущих куда-то колонн грузовых автомобилей, нагруженных тюками и ящиками, марширующих крупными соединениями воинских частей и читая приказы о мобилизации на работы.