– «Братья» – это пьеса, тема которой антисоветский мятеж в Тамбовщине… – начал было Аркадий Иванович, но в этот момент в одной из лож бенуара появился какой-то большеголовый человек в очках и с ним две женщины, и по зрительному залу пробежал восторженный шепот:
– Алексей Толстой…
Ольга внимательно, через плечо, посмотрела на знаменитость и, вдруг вздрогнув, слегка побледнела и отвернулась.
– Вы что? – тревожно спросил Аркадий Иванович.
– Так… ничего… – тихо ответила Ольга.
– Ну, а в самом деле?
Ольга искоса оглянулась по сторонам – народу было уже много, но вокруг них места еще были свободны, – нагнулась к Аркадию Ивановичу и зашептала:
– Аркадий, не поворачивайтесь… я уже второй раз его вижу… за мной следят… это несомненно… вот он остановился, смотрит на билет.
– Да кто? – нервно спросил Аркадий Иванович и хотел было повернуться, но Ольга умоляюще сказала:
– Не поворачивайтесь… ну, конечно, идет к нам.
Кто-то невысокий и плотный, в темно-буром костюме, протискивался по пятому ряду спиной к Ольге и Аркадию Ивановичу. Грузно сел прямо перед ними и уткнулся в программу. Ольга с ненавистью и злобой взглянула на тупой, коротко подстриженный затылок незнакомца и на его морщинистую красную шею. Особенно противна была перхоть, похожая на табачный пепел, густо обсыпавшая воротник пиджака и плечи незнакомца.
Она глазами показала Аркадию Ивановичу на дверь, – он легким отрицательным движением головы ответил, что уходить не надо, что надо остаться. И ровным спокойным голосом стал рассказывать содержание пьесы – он уже смотрел пьесу раньше. Ольга слушала и ничего не понимала: одна тревожная и страшная мысль лезла в голову – с братом что-то случилось.
Зал быстро наполнялся публикой, и через несколько минут все места были заняты, но свет еще не потушили. Чуть покачивался мягкий занавес с огромной бело-голубой чайкой на сером фоне. Но Ольга уже не замечала ничего кругом: ни блеска зала, ни публики, ни Аркадия Ивановича – она видела лишь тупой затылок и красную шею, и наглый вид их наполнял ее душу щемящей тоской. Перед самым поднятием занавеса кто-то вошел в правительственную ложу. Все встали. Аркадий Иванович тоже встал и за локоть приподнял Ольгу. Зал разразился дружными, оглушительными аплодисментами, сотрясая театр. Кто-то истерически крикнул:
– Да здравствует наш гениальный вождь и учитель товарищ Сталин!
И снова грохнули аплодисменты и, как показалось Ольге, не смолкали целую вечность. Но свет вдруг выключили, аплодисменты стихли, бесшумно пополз занавес. И тогда Ольга довольно громко сказала:
– Мне плохо. Выйдем.
Головы зрителей дружно повернулись в ее сторону. Но – странно – не повернулся лишь человек с тупым затылком. Кто-то недовольно шикнул. Аркадий Иванович вскочил и, поддерживая Ольгу за локоть, повел ее к выходу. По дороге она шепнула, что ей совсем не плохо, а просто она не может больше видеть этот противный затылок и мерзкую перхоть на пиджаке. У выхода в фойе Ольга на секунду оглянулась и – опять-таки только на миг какой-нибудь – замерла: до того хороша была декорация, изображающая деревенскую улицу в перспективе. Солнце только что село, над беспредельным морем спелой ржи полыхал закат, и его красноватые отблески играли на стеклах окон убогих деревенских изб. На переднем плане, на ступеньках подгнившего крыльца крайней избы сидел парень и тихо наигрывал что-то очень тоскливое на гармонике. «Остаться? – мелькнуло у Ольги. – Нет, нет, ни за что». И она вышла в фойе.
– Идет за нами? – спросила она.
– Нет, по-моему, остался, – тихо ответил Аркадий Иванович. – Но, Ольга, я думаю, что к вам он не имеет никакого отношения. В театре Сталин и, вероятно, каждый десятый зритель – агент.
Прошли в гардероб. Одеваясь, Ольга чуть повеселела: быть может, Аркадий Иванович и прав – театр набит агентами, потому что спектакль смотрит Сталин. Нет, этого человека она видела раньше. И Ольга решительно пошла к выходу своей уверенной и легкой походкой. Аркадий Иванович, на ходу надевая пальто, поспешил за нею. До слуха Ольги донесся разговор гардеробщиц.
– Автор тоже приехал.
– Бушуев?
– Ага…
На улице было сумеречно и снежно. Ольга с Аркадием Ивановичем торопливо направились к Театральной площади, чтобы там взять такси.
…Над Можайским шоссе в безоблачно-синем небе курлыкали журавли. За заборами, в садах, еще лежал снег, пересеченный лиловыми тенями; на шоссе же снега не было – еще утром вдруг ударившее солнце растопило намерзшую за ночь корку льда, и теперь асфальт блестел, как антрацит, искрящимся мокрым черным блеском.