Разочарование охватывает меня, когда я понимаю, что не могу видеть подъездную дорожку с той точки обзора, которую предлагает мое окно. Из восточного крыла дома видны только лабиринт и обширная лужайка, а это значит, что я не смогу увидеть, идет ли Рэн сюда или нет.
Он не придет. Он просто проверяет тебя. Хочет знать, будешь ли ты прыгать, когда он прикажет. Ты не пойдешь на этот чердак, Элоди Стиллуотер.
Не знаю, почему я повторяю это про себя. Я уже знаю, что не собираюсь подниматься на чердак. У меня есть немного самоуважения.
Часы на моем телефоне показывают: семь пятьдесят три.
Если бы у меня был ноутбук, я бы сейчас смотрела повторы сериала «Офис». Я могла бы сделать кое-что из своей домашней работы. Могла бы провести пять часов, спускаясь по спирали в дыру YouTube, просматривая видео о спасенных собаках, которые находят свои дома, а также об Адаме Драйвере и Тимоте Шаламе, и полторы тысячи трейлеров, рекламирующих фильмы, которые я никогда не буду смотреть.
Бросившись обратно на кровать, я закрываю глаза и складываю руки на животе.
— Боже, это так чертовски глупо, — бормочу я.
Врррн врррррррнн. Врррн врррррррнн.
Я так поражена мощной вибрацией, которая гудит на моей грудной клетке, что почти выбрасываю телефон из рук. Мои уши наполнены звуком бьющейся крови, когда я проверяю, от кого это сообщение.
РЭН: не разочаровывай меня.
И это все, что требуется. Внезапно я начинаю злиться. Да кто он вообще такой, черт возьми? Не разочаровывать его? Он мне не отец. На самом деле он для меня никто. Я ему ничего не должна. Мне определенно не нужно беспокоиться о том, чтобы сделать его чертовски счастливым. Он может поцеловать мою гребаную задницу.
Спрыгнув с кровати, я хватаю свою толстовку с задней стороны двери, сердито засовываю руки в рукава и вылетаю из своей комнаты в коридор, направляясь к уборной возле ванной. Я бормочу себе под нос, как сумасшедшая, когда достигаю двери шкафа, не заботясь о том, что кто-то услышит очень красочные и очень оскорбительные ругательства, которые вырываются из моего рта.
Внутри шкафа пахнет отбеливателем и суслом. Я дышу через рот, когда переворачиваю стальное ведро, вставая на его помятое основание, чтобы дотянуться до края пространства, ведущего на чердак. Будь проклята моя короткая задница; без Карины, которая могла бы подтолкнуть, мне требуются три неудачные попытки, прежде чем удается подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы подтянуть себя, используя силу верхней части тела. Я сдираю костяшки пальцев и оцарапываю спину, торопясь протащиться через узкое пространство, убеждая себя, что моя спешка вызвана кипящей яростью, а не клаустрофобией.
Наконец я добираюсь до другой стороны, кряхтя, пыхтя и выплевывая комочки пыли изо рта, все еще ругаясь, как матрос. Я выскальзываю из узкого пространства без малейшего изящества, приземляясь с глухим стуком на древние, потёсанные половицы чердака.
— Вау. Это все равно что наблюдать, как взрослый, полностью одетый человек выходит из родильного канала. — Голос, холодно доносящийся с другой стороны чердака, кажется, не слишком впечатленным чудом рождения. Скорее он даже очень расстроен этим. Я сажусь, хлопаю себя по рукавам толстовки и поднимаю облако пыли, отчего начинаю кашлять.
— Черт... ты... Джейкоби... — это все, что я могу выдавить из себя, бормоча и отплевываясь.
Прямо перед моим лицом появляется стакан с водой. Стеклянный. Хрустальный, с красивым цветочным узором, выгравированным на его поверхности. Где, черт возьми, он взял здесь такой стакан? Ошеломленная, я поднимаю глаза, готовая сказать ему, что не пью из сосуда, который был упакован в дорожный сундук в течение последних трех десятилетий, но затем я вижу толстую кучу очень новых, очень роскошных одеял на полу, и корзину, и вино, и сотни свечей, которые были помещены поверх каждой доступной поверхности, их пламя мерцает и колышется, когда они усердно трудятся, чтобы отогнать темноту, и слова превращаются в пепел на моем языке.
— Какого хрена... — я наконец поднимаю глаза на Рэна, и мой язык внезапно кажется слишком большим для моего рта.
Черт возьми, он выглядит просто потрясающе. Его волосы совершенно растрепаны и падают на лицо. Черная рубашка, с настоящими пуговицами спереди, верхняя пуговица которой расстегнута. Рукава закатаны до локтей, обнажая мускулистые предплечья. Джинсы выцвели и потерлись, и от них отчетливо пахнет стиральным порошком. Я знаю, потому что он стоит так близко ко мне, что его колено находится прямо перед моим лицом. Не то чтобы я нюхала его чертово колено. Это было бы странно.
Рэн ухмыляется мне сверху вниз, и невыносимая боль нарастает в моей груди, вплоть до основания горла. Я просто не могу дышать, черт возьми.
— Какого хрена здесь творится? — спрашивает он, заканчивая за меня фразу. — Так выглядит свидание на чердаке в пятницу вечером. Нет нужды выглядеть такой испуганной. Я не взял с собой никакого оружия.
— Жаль, что я не взяла, — рычу я. — Ты просто бредишь. Ты ведь это знаешь, да? Это вовсе не свидание.
Рэн резко разворачивается, подносит стакан к губам и выпивает из него воду. Я с трудом опускаю глаза, подавленная тем, что не хочу отводить взгляд. Он возвращается к уютной обстановке, которую устроил, тяжело опускаясь на пол. Смотрит на меня, откинувшись на одеяла и поигрывая стаканом в одной руке.
— А как бы ты тогда это назвала? — спрашивает он. — Может быть... военный совет? Ты хочешь воевать со мной, малышка Эль?
— Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Неужели я так многого прошу?
Рэн пыхтит себе под нос, его взгляд блуждает по нашему захламленному, любопытному окружению.
— Но на самом деле ты ведь этого не хочешь, правда? — Он произносит этот грубый, неоспоримый факт. — Ты все время мечтаешь о моих губах на своих. Я вижу, как это происходит в твоей голове. Это настоящее шоу. Ты представляешь, каково это — быть запертой в темной комнате со мной, мое горячее дыхание в твоем ухе, мой пот на твоем языке, мой член, трущийся о твою киску, и ты едва можешь усидеть на месте. А когда ты действительно теряешь себя, ты отпускаешь свой разум с поводка и фантазируешь о том, каково это — чувствовать меня внутри себя. Ты сидишь очень тихо, прекрасная Элоди. Так тихо. Ты не двигаешь ни одним мускулом, даже не шевелишься. Ты смотришь прямо перед собой и даже не смеешь дышать, но я вижу твои побелевшие костяшки пальцев и бьющийся пульс в ложбинке горла. То, как закрываются твои веки. Красный стыд, который окрашивает твои щеки, когда ты заканчиваешь со мной в своей голове. — Он берет бутылку вина, стоящую рядом с ним, вырывает пробку и подносит ее горлышко к губам. — Это самая отвлекающая, возбуждающая, сексуальная вещь, которую я когда-либо видел. А я повидал много всего, позволь тебе сказать.
Он пьет вино так же искусно, как и тогда, когда выпил воду. На этот раз я заставляю себя посмотреть ему в глаза, пока он глотает раз, другой, третий.
Когда он ставит бутылку на импровизированный стол, я встаю и медленно иду к нему.
— Знаешь что? — шепчу я.
— Что? — шепчет он в ответ.
— Жаль, что я не могу взять эту бутылку и разбить ее о твою гребаную голову, Джейкоби.