Он выгибает темную бровь, склонив голову набок.
— Разве?
— Э-э, да. Знала. Не знаю, почему я это сказал. Я просто…
— Ты не знаешь, что делать. Ты не знаешь, как себя чувствовать. Ты боишься правды и того, что она может означать. Низ — это верх, а верх — это низ…
В его устах это звучит так запутанно, но он как будто читает мои мысли.
— Да. Именно так, — соглашаюсь я.
Рэн входит в комнату, приближаясь медленными шагами, которые, кажется, предназначены для того, чтобы дать мне время среагировать и убежать. Я стою как вкопанная, не смея дышать, пока он подбирается все ближе и ближе. Он останавливается, достаточно близко, чтобы его рука коснулась моей, когда подходит, чтобы встать перед картиной, его острые зеленые глаза оценивают его работу с холодной отстраненностью.
— Я не люблю рисовать людей, — тихо говорит он. — Независимо от того, насколько хорошо я улавливаю их сходство, я всегда проецирую на них свои собственные эмоции. Они всегда заканчивают тем, что злятся и готовы к драке. — Он дотрагивается кончиками пальцев до глубокой борозды, которую нарисовал между моими бровями, потирая её, как будто он мог бы ослабить напряжение, которое он создал на моем лице.
— Знаешь, тебе не следовало приходить сюда, — жестко говорит он. — Это не безопасное место для таких, как ты.
— Таких, как я? Боже, я же не какая-то слабая, жалкая, беззащитная девочка, которая не может сама о себе позаботиться. Думаю, горло Пакса это подтвердит. И вообще, это твой дом. Что не так? Я должна волноваться за свою безопасность?
— Да! — Он звучит раздраженно. Выглядит тоже. Проведя руками по волосам, он отворачивается от картины и направляется к своей кровати. — Я не могу объяснить тебе это, Элоди. Это... это чертовски сложно, и я не должен был преследовать тебя так, как я это делал, но я придурок, ясно? Я не знаю, как лучше поступать с другими людьми.
С трудом сдерживаясь, сжимая каждый мускул своего тела, я собираю остатки храбрости и задаю вопрос, ради которого пришла сюда.
— Ты исчез, Рэн. Ты исчез на целых три дня без всяких объяснений. Ты собираешься сказать мне, где ты был?
Он медленно качает головой, глядя на свои руки.
— Нет. Не думаю, что это было бы хорошей идеей.
Вау. Он действительно ничего мне не скажет?
— Ты... ты был с девушками? Поэтому ты не хочешь говорить?
В уголках его рта появляется легкая улыбка.
— А если так, ты бы ревновала?
Меня убивает то, что я позволяю себе спрашивать об этом. Меня убивает то, что сейчас он выглядит таким чертовски довольным собой. Я только что обнажила мягкую, уязвимую часть себя. Обнажила свою шею, открыв себя ему, и теперь у него есть все, что нужно, чтобы разорвать мое горло.
— Просто ответь на мой вопрос, Рэн.
Все еще сияя от удовольствия, он посасывает нижнюю губу и снова качает головой.
— Нет, малышка Эль, других девушек не было.
Облегчение должно быть самым последним, что я должна чувствовать, но оно поднимается во мне неосознанно.
— Ладно. И что? Ты закончил со мной? Потому что обычно парни не заставляют тебя обещать провести с ними время, а потом просто растворяются в воздухе.
Рэн замирает на месте. Не поднимает глаз. Просто слегка поворачивает голову в мою сторону, его глаза полузакрыты, на лице написано смятение.
— Ты ведь этого хотела, верно? Ты хотела этого все время. Чтобы я оставил тебя в покое?
Да. Это то, чего я хотела. Я пробиралась сквозь глубокое разочарование и гнев в своих попытках дистанцироваться от него. Но теперь, когда мы здесь, он дает мне это... я притворяюсь, что это какое-то новое откровение, поразившее меня ни с того ни с сего, но это не правда. Я хотела его с того самого момента, как впервые увидела, как он курит ту сигарету возле академии, ожидая меня в тени. Даже с его дерьмовым отношением, острым языком и подозрительной историей, я хотела его. И тот поцелуй, который мы разделили в пятницу вечером, заставил меня распутаться таким образом, что это взволновало и напугало меня.
— Кому ты заплатил, чтобы найти птицу? — требую я.
— Что?
— Птица. Птичка моей матери. Ты оставил её для меня возле моей комнаты. Кому ты заплатил, чтобы просеять мусор из пылесоса и собрать все осколки?
Голова Рэна резко откидывается назад; его брови поднимаются вверх, складываясь вместе.
— Кому я заплатил?
— Да.
— Я никому не платил. И эти куски было гораздо труднее найти, чем ты думаешь. Уборщик вытряхнул пылесос в мусорный бак возле кухни. В основном он был пуст, но все равно это была неприятная задача.
Верю ли я тому, что он говорит? Он не заставлял никого делать свою грязную работу, а сделал эту действительно отвратительную, невероятно грубую грязную работу сам? Для меня? Я с трудом представляю себе, как он перепрыгивает через край мусорного контейнера, чтобы поковыряться в грязи и мусоре, чтобы сделать что-то доброе для другого человека. Я дохожу до того, что вижу его там, рядом с мусорным баком, но остальная часть изображения не материализуется. В моей голове он закуривает сигарету, прислоняется к мусорному контейнеру, надменно и самодовольно скривив губы, и говорит мне, чтобы я шла на хрен.
— Ты собиралась обвинить меня в том, что я запугал кого-то, чтобы он снова собрал ее для тебя. Я ведь прав, да? Поэтому ты пришла сюда? — спрашивает Рэн.
Он садится на край кровати, ожидая моего ответа. Но я не уверена, что смогу это сделать. Теперь, когда я здесь, а он ведет себя странно и уязвимо, я в полной растерянности.
— Да, — неохотно признаюсь я. — Ты прав. Я решила, что ты по-дружески поговорил с Томом или с кем-то из его друзей и предложил им оказать тебе небольшую услугу или они оказались бы с синяком под глазом.
Что-то печальное и несчастное играет на его лице. Он изучает свои руки, рассеянно ковыряя кусочек черного лака на ногте.
— Я мог бы это сделать. В другой раз. Но не ради того, что я планировал тебе подарить, малышка Эль. Ты казалась расстроенной из-за того, что потеряла эту вещь, и.. я не знаю, — говорит он, — я хотел все исправить. Я хотел сделать все правильно, а не заставлять кого-то другого делать это за меня. Так что, да. После ночи бури я пошел и нашел сторожа. Он указал мне нужное направление, и я каждый вечер проводил пару часов, склеивая части своими гребаными пальцами с помощью клея, пытаясь собрать все воедино. Мне пришлось использовать глину, чтобы заполнить те части, где не хватало кусочков. И вот. Я все исправил. Вернул её тебе. Нет необходимости делать из этого большую проблему.
Я никогда не видела, чтобы он выглядел более неловко, чем сейчас. Он выглядит так, словно его одновременно кусают тысячи огненных муравьев, а под ногти ему всаживают бамбуковые шипы.
— Я не понимаю тебя. Как ты можешь выглядеть таким расстроенным и несчастным из-за того, что кто-то узнал, что ты сделал для него что-то хорошее?
— Потому что я не хороший, — с трудом выговаривает он. — Я не делаю хороших вещей. Я не знаю, как... быть хорошим.
Это не тот Рэн Джейкоби, которого я знаю. Тот Рэн уверен в себе и уверен в том, кто он есть. Этот Рэн напряжен, кажется, что он вот-вот взорвется. Я сажусь рядом с ним, не думая о последствиях — как его близость может повлиять на мое дыхание, или как тепло от его ноги, лежащей рядом с моей, может заставить мою голову кружиться, как волчок.
— Ты не ответила на мой вопрос, — говорит он.
Нерешительность держит меня за язык. Я действительно уклонилась от ответа на вопрос, который он мне задал, да, но я не знаю, как, черт возьми, я должна ответить. Карина велела бы мне бежать со всех ног, убраться отсюда как можно быстрее и возблагодарить свою счастливую звезду за то, что я осталась невредимой. Но, с другой стороны, Рэн был прав. Я не видела, чтобы он делал что-нибудь непростительное с тех пор, как я прибыла в Вульф-Холл. У меня нет причин думать, что он сделает мне что-нибудь плохое.