Гувернантка вскрикнула, когда ее спина ударилась о стену. Она знала, что загнана в угол и выхода нет. Но как только она осознала свое положение, то сразу же смирилась с ним. Ее дыхание участилось еще больше, на этот раз от волнения. Можно было что-то сделать с тем, чтобы уступить контроль над собой чудовищу в черном цилиндре, и теперь, когда он быстро приближался с таким угрожающим выражением в глазах, гувернантка обнаружила, что вовсе не так боится своей бесспорной судьбы, как ей казалось вначале. Она увидела угрожающую выпуклость его жезла, прижавшегося к передней части брюк. Видела, как он ощупывает себя, сжимая свою плоть самым зловещим образом, и, как бы она ни была удивлена, знала, что у нее влажно между ног, а ее женское лоно скользкое от желания, как…
Доктор Фитцпатрик останавливается, опускает руки по швам. Он раздраженно качает головой.
— Честно говоря, должен сказать, что впечатлен этой прозой. Отличное использование слова «зловещий». И «женское лоно». Тебе, наверное, пришлось долго это искать, Джейкоби?
Все взгляды устремляются на Рэна.
Конечно же, это он написал. Я совсем не удивлена. Вполне логично, что этот дьявол в черном сдал викторианское порно в качестве своего задания по английскому. Рэн не выказывает ни малейшего раскаяния, когда пристально смотрит на доктора.
— Ага, — говорит он. — Интернет — замечательная штука. Можно найти всякое странное дерьмо, если знаешь, что ищешь.
— Ты ведь понимаешь, что это эссе должно было быть посвящено викторианскому чувству морали, верно? — спрашивает доктор Фитцпатрик.
Рэн пожимает плечами.
— Ага. Но у них её не было. Викторианцы были такими же похотливыми, развратными и грязными ублюдками, как и мы. Просто им лучше удавалось это скрывать. Тогда было так же много книг о грязном сексе, как и книг о милых, порабощенных женщинах, которые жили по строгим правилам приличия. Просто у них не было такой огласки.
— Значит, ты хочешь сказать, что во многих викторианских произведениях женщины изображались слабыми, покоренными созданиями?
Рэн устало вздыхает, как будто ему не нужно ничего объяснять.
— Я не хочу это сказать. Все так и было. Джейн Остин описывала женщин того времени добродетельными, добрыми, нравственными созданиями, которые никогда и не думали о том, чтобы трахаться. Это ложь, Фитц. Женщины любят трахаться с незапамятных времен, как и мужчины. Тот факт, что викторианцы охраняли этот маленький лакомый кусочек, как будто это был какой-то огромный гребаный секрет, делает их еще более изворотливыми, чем мы.
Брови доктора Фитцпатрика удивленно ползут вверх. Думаю, что он не впечатлен аргументом Рэна, но и неохотно впечатлен им тоже. Швырнув бумагу в сторону Рэна, док отправляет пачку бумаги, трепеща, падать вниз к ногам парня.
— Сделай это снова. Сорок восемь часов, Джейкоби. Придерживайся задания, или будешь переделывать в третий раз. Это станет твоим Днем сурка по написанию эссе, пока не сделаешь все правильно. И никаких ругательств. Ты уже должен знать, что шоковая тактика со мной не сработает.
Рэн оставляет свое задание валяться на тонком персидском коврике у ног. Большинство парней были бы раздражены тем фактом, что им придется переписывать эссе с самого начала, но ему, похоже, все равно. Он воспринимает все это совершенно спокойно.
— Шоковая тактика действует на всех. Я просто еще не нашел для вас подходящего уровня шока, Фитц. Но я очень настойчив. Поверьте, я разберусь с этим еще до конца семестра.
Боже, этот парень — профессионал в придумывании заявлений, которые звучат как тонко замаскированные угрозы. Интересно, так ли он разговаривает со своими родителями? Мой отец снес бы мне голову с плеч, если бы я посмела так разговаривать с ним или с кем-нибудь из моих учителей. Родители Рэна, может быть, и военнослужащие, но у нас должно быть совсем разное воспитание, если он знает, что ему сойдет с рук такое поведение.
Доктор Фитцпатрик широко улыбается, предпочитая не отвечать, просто отворачивается от Рэна Джейкоби, делает глубокий вдох и поворачивается лицом к остальным ученикам.
— Ну ладно, детишки. Сегодня мы начинаем новую игру. Кто хочет стать добровольцем? — Его взгляд останавливается на мне, и он комично хлопает себя ладонью по лбу. — Вот черт. Совсем забыл, среди нас же есть новичок. Элоиза, верно? — говорит он, поморщившись на меня.
Элоиза – одно из самых распространенных имен. Хотя меня называли всевозможными другими именами — Эмилия, Эвелин, Элена. Очевидно, мое настоящее имя не так распространено в других странах, как во Франции.
— Почти. Элоди. Как Мэлоди, но без буквы «М», — поправляю я его, улыбаясь, чтобы он знал, что я не обижаюсь.
Он кивает и щелкает двумя пальцами. Девушка, сидящая в бинбэге через три человека от меня, томно вздыхает, когда парень поворачивается лицом к белой доске на колесах, и мы все видим, насколько плотно его серые брюки обтягивают задницу.
— Вместо всякой странной ерунды типа «встань и расскажи нам все о себе», боюсь, тебе придется стать добровольцем нашей сегодняшней игры, Элоди, — говорит он, выводя мое имя красным маркером на доске. Удивительно, но в этот раз он произносит имя правильно.
— Она не может быть добровольцем, если вы ее назначили, — ворчит Дамиана, бросая на меня кислый взгляд через плечо. — Разве это справедливо? Некоторые из нас ждут своей очереди уже несколько месяцев, Фитц.
— О, перестань ныть. Думаю, мы все устали от бесконечного гудения твоего голоса, деточка.
Вау. В смысле, я думала, что то, как Рэн говорил с доктором Фитцпатриком было дико, но, честно говоря, то, как он говорит с нами, тоже немного необычно. Доктор не похож на типичного профессора. Он кажется нормальным, функционирующим человеческим существом, а не академическим роботом, пытающимся впихнуть в нас учебную программу так быстро, как только возможно. Это освежает. Необычно и то, что он ставит на место таких людей, как Дамиана, когда она ведет себя стервозно. Думаю, мне действительно нравится этот парень.
Пока он не велит мне подойти и встать перед классом.
— Давай, Стилл...?
— уотер, — добавляю я.
— Давай, Стиллуотер. Подъем. Вставай в центр. У тебя есть работа, которую нужно сделать.
Подавленная, я смотрю на Карину, надеясь на чудо, которое будет означать, что я могу остаться сидеть с ней. Она морщит лоб, на лице появляется извиняющееся выражение.
— Извини, подруга. Я должна была догадаться, что он это сделает. Лучше всего просто пойти туда и покончить с этим.
Ух. Что за чертов кошмар! Я встаю с дивана так медленно, что мне кажется, будто я продираюсь сквозь клей. Как только оказываюсь перед классом, я оборачиваюсь, натягивая яркую, веселую (фальшивую) улыбку, и смотрю на класс. Честно говоря, это небольшой класс по любым меркам. В логове доктора Фитцпатрика, бездельничают, как избалованные кошки, примерно пятнадцать студентов и это большое облегчение.