Рэн всегда сам по себе, но я узнаю о нем все больше и больше с каждым днем. Потаенные двери открываются передо мной, рассказывая что-то о нем, детали, которые никто другой не знает, которые я храню для себя, информацию более ценную, чем золото или рубины.
Он ненавидит консистенцию арахисового масла во рту.
Всякий раз, когда он вдыхает запах океана, он думает о потере одного из своих передних зубов, когда ему было восемь лет.
Он считает, что слово «многосложный» — лучшее слово в английском языке, что иронично, потому что оно означает «склонность к использованию длинных слов», — что он, безусловно, и делает.
Он втайне любит собак, но никогда не признается, что любит кого-то, если в этом нет необходимости.
Птицы интригуют его.
Парусный спорт, плавание и чтение заставляют его чувствовать себя живым.
Мы разговариваем часами. Я знаю его сейчас, но с тем же успехом, мне часто кажется, что я едва поцарапала поверхность, когда дело доходит до вещей, которые нужно знать о Рене.
Мы обмениваемся секретами, поцелуями и дыханием, и прячемся от всего мира, чтобы никто не знал, когда мы вместе. Я не возражаю против того, чтобы скрываться, или против трепета, который пробегает по моей спине, когда мы рискуем быть пойманными. Это просто кажется нормальным.
Наступает последний уик-энд февраля, и из ниоткуда погода набирает обороты. Серое небо проясняется, дождь перестает безжалостно хлестать по стенам академии, а температура даже умудряется подняться до шестидесяти градусов. Я так давно не видела солнца, что перемена погоды, пусть и временная, поднимает мне настроение и вызывает такое головокружение, что Карина спрашивает, не принимаю ли я наркотики.
— Я не говорю, что осудила бы тебя, если бы принимала. Просто не думаю, что когда-либо видела тебя такой... бодрой.
На лужайке перед академией я перестаю подпрыгивать на цыпочках и высовываю ей язык.
— Я просто забыла, как хорош витамин D. Разве ты не чувствуешь себя живой? Как будто ты можешь взять на себя весь мир?
— Сегодня днем я должна лететь в Нью-Йорк. Нет, я не чувствую, что могу взять на себя весь мир, — сухо говорит она. — Я имею в виду, что моя мать такая чертовски странная. Она знает, что поблизости есть отличные дантисты, но нет. Мне нужно сходить к ее дантисту.
— Да. Но Андре поедет с тобой. И вы собираетесь пойти на романтический ужин, и он купил тебе билеты на «Гамильтон». Как только с дантистом будет покончено, ты прекрасно проведешь время в городе, и ты это знаешь.
Она хмыкает.
— Ненавижу этого гребаного дантиста. Я не выношу ни запаха, ни звука дрели. Дантистам сходит с рук всякая хрень, знаешь ли. Количество женщин, подвергающихся сексуальному насилию со стороны дантистов, составляет… — она надувает щеки. — Это число пугающе велико. Если тебя когда-нибудь понадобится усыпить для процедуры, всегда убедись, что кто-то пришел и сел рядом с тобой. Иначе ты никогда не узнаешь, кто к тебе прикасался.
— Забавная мысль, чтобы начать субботу правильно, — говорю я, улыбаясь. — Все будет хорошо. Все быстро закончится, а потом ты сможешь наслаждаться своим временем с Андре.
— Ммм. — Она улыбается, но, кажется, не слишком убеждена. — А что ты собираешься делать сегодня? Извини, что я опять тебя кинула.
— Ну, знаешь. Я собираюсь вонзить в это свои зубы. — Я держу книгу в своих руках. — Вчера вечером Харкорт доставила мой новый ноутбук и кучу других вещей. Я могу наверстать упущенное в моем списке для просмотра на Netflix, если захочу отвлечься.
— Хорошо, отлично. В следующие выходные мы сделаем что-нибудь классное, обещаю.
Когда черный «Форд Ф150» Андре подъезжает ко входу, она стонет, как будто он собирается увезти ее в ад, а не на романтический уик-энд. Я улыбаюсь удаляющемуся грузовику до боли в щеках, машу в след рукой, пока машина не исчезает из виду, а потом вскакиваю и бегу, направляясь по подъездной дорожке к своему собственному уик-энду.
Машина стоит в стороне от дороги, припаркованная на узкой гравийной дорожке, которая скрывает ее из виду. Черный, гладкий и блестящий «Мустанг Фастбек» 66-го года выглядит совершенно новым, хотя ему уже далеко за сорок лет. Рэн прислонился к водительской дверце, голова опущена, волосы скрывают его лицо. Выцветшая серая футболка, которую он надел, туго обтягивает его руки и спину, низко сидящие джинсы свисают с бедер. Его неряшливые, поношенные ботинки исчезли, их заменила пара черных высоких ботинок от Чака Тейлора. Медленная улыбка расползается по его лицу, когда он слышит хруст гравия под моими ногами.
— Я уже начал думать, что ты меня бросишь, — говорит он.
Рэн все еще не смотрит на меня. Он часто так делает — не поднимает головы и не смотрит мне в глаза до самой последней секунды, пока я не оказываюсь прямо перед ним. Наконец он поднимает на меня взгляд из-под своих выразительных темных бровей, и я сжимаю пальцы ног в туфлях.
— Откуда ты вообще знаешь, что это я?
— В тебе пять футов четыре дюйма, малышка Эль, — говорит он, ухмыляясь. — У тебя очень короткий шаг.
— Грубо.
— Зато верно, — возражает он, просовывая пальцы в петли ремня моих джинсов и притягивая меня к себе. Он прижимает свой рот к моему, и птицы перестают петь на деревьях. Воздух застывает. Солнце светит чуть ярче. Когда он отпускает меня, его руки скользят под мою рубашку, рисуя маленькие круги на моей коже кончиками пальцев. — Ты опоздала, — ворчит он. — Я не люблю, когда меня заставляют ждать.
Я бросаю на него быстрый взгляд. Он улыбается, проводит языком по нижней губе, смачивая ее. Теперь мы часто обмениваемся этими молчаливыми фразами — мои бессловесные упреки в ответ на его забавные, наполовину прочувствованные извинения.
— Ты мне не начальник, — напоминаю я ему.
— Разве нет?
Он наклоняется, чтобы поцеловать меня еще раз, но я отскакиваю назад, вне пределов досягаемости.
— Совершенно определенно нет.
В его глазах вспыхивает огонь.
— Если я скажу тебе что-то сделать, разве ты этого не сделаешь? Если я попрошу тебя о чем-то, разве я не получу этого? — размышляет он.
— Только потому, что я соизволила сделать или дать тебе то, что ты хочешь, Джейкоби. Настанет день, когда я уже не буду чувствовать себя такой покладистой.
— Ну, тогда мне придется жить в страхе перед этим днем, — мурлычет он, крадясь за мной.
Я кричу, бегая вокруг машины, но это бесполезно. Он был прав, во мне пять футов четыре дюйма, и мои ноги намного короче, чем у него. Он ловит меня с легкостью, обхватывает руками за талию и поднимает от земли.
— В машину, — рычит он мне в ухо. — Нам нужно кое-где побывать.
Рэн прижимает меня к себе одной рукой, высвобождая руку, чтобы открыть пассажирскую дверцу машины и запихнуть меня внутри. Я приземляюсь на кожаное сиденье. Он захлопывает за мной дверь прежде, чем я успеваю поиграть в бегство. Через две секунды он уже садится в машину рядом со мной и поворачивает ключ зажигания.
Есть что-то чертовски впечатляющее в том, как Рэн смотрится за рулем автомобиля. Я никогда раньше не видела его за рулем — Пакс всегда возит парней в академию, когда погода достаточно плохая, чтобы оправдать короткую поездку. Видеть его таким сейчас, его четкие и уверенные действия, когда он переключает передачу и нажимает на газ, заводит меня самым странным образом. Сейчас меня заводят очень странные вещи. Наблюдение за тем, как он заваривает кофе, откидывает крышку своей чашки, слизывает с нее пену, прежде чем высыпать крошечный пакетик сахара поверх латте и снова защелкнуть пластиковую крышку на чашке. То, как его глаза быстро и уверенно скользят по страницам книги, когда он читает что-то, что находит захватывающим. Как он рассеянно втягивает губу сквозь зубы, когда глубоко задумывается. Как он невероятно выглядит в своей одежде, и вид его босых ног, и то, как все мое существо вибрирует от удовлетворения всякий раз, когда мне посчастливилось заслужить взрыв смеха от него.