Проходят секунды.
Минуты.
Часы на стене тикают, тикают, тикают, их стрелки отмечают невыносимый отрезок бесконечного времени, пока я сижу здесь за этим столом в своей вонючей одежде, чувствуя, как бесстрастный взгляд детектива ползает по мне. Наконец дверь открывается, и в комнату влетает красивая женщина в брюках с высокой талией и накрахмаленной белой рубашке, неся стопку бумаг. Она улыбается мне одной из тех мягких, теплых улыбок, которые мгновенно заставляют вас чувствовать себя непринужденно. Как будто она могла бы быть моим другом.
— Привет, Элоди. Меня зовут Эйми. Очень приятно с тобой познакомиться. Мне очень жаль, что это произошло при таких болезненных обстоятельствах. Только не Эми, как это на американский манер. Эйми, как французский глагол «любить». — У нее замечательный акцент. Вы всегда можете сказать, когда кто-то новичок в английском языке. Они не используют сокращения и еще недостаточно освоились с языком, чтобы лениться с ним.
Она садится рядом со своим коллегой, и мне в нос ударяет аромат жасминовой воды. Я начинаю собирать по кусочкам жизнь этой женщины, пока она листает бумаги, которые принесла с собой. Очевидно, она француженка. Чуть за тридцать. Она прекрасно заботится о себе, тренируясь каждый день наедине за закрытыми дверями, но никогда не говорит об этом, как это свойственно всем классическим француженкам. Она пьет свой черный кофе, каждое утро, макая круассан в обжигающе горячую жидкость в своей чашке. Она любит детей, но никогда не находила для них времени. Когда-нибудь из нее выйдет хорошая мать, если только она успеет остепениться, найти кого-нибудь и влюбиться. Она любит бывать на улице, любит жить у моря и хочет…
— Элоди? Да, вот так. Хорошая девочка. Вернись, — говорит она, ее теплые карие глаза полны эмоций. — Я знаю, что это трудно, но мне нужно, чтобы ты попыталась сосредоточиться на некоторое время, хорошо?
Я дергаю головой вверх-вниз.
— Я спрашивала, не могла бы ты рассказать мне, что произошло, пожалуйста? Офицер, который нашел тебя в вашем доме, сказал, что ты была не в себе, когда он...
Она даже не может этого сказать. Поэтому я делаю это за нее. Мой голос скрипит и трещит, когда я выталкиваю слова изо рта.
— Когда он открыл ящик.
— Да, Элоди. Когда он открыл ящик.
— Я не помню, что я ему сказала, — говорю я ей.
— Да. Это вполне понятно. — Она очень спокойна. Ей удается хорошо скрыть свой ужас. Может быть, именно поэтому они выбрали ее, чтобы поговорить со мной. Помимо того, что она женщина, и у нее добрые глаза, и она разделяет национальность моей матери — это, вероятно, помогло бы мне открыться ей. — Ты не могла бы начать все с самого начала для меня?
Все так запутано. Все мои мысли перепутались, как несвязанный клубок шерсти. Я вытягиваю воспоминания через свои руки, как будто ищу конец веревки, но это просто продолжается и продолжается.
— Я не... я не могу...
— Ладно. Все в порядке. — Эйми протягивает руку через стол и касается пальцами тыльной стороны моей ладони.
Этот контакт пугает меня так сильно, что я отшатываюсь назад, опрокидывая стакан воды, который мне дали. Пролитая жидкость растекается по столу, стекает с края его поверхности и капает мне на колени, но я не двигаюсь. Я даже не пытаюсь его вытереть. Я просто сижу и позволяю этому случиться.
— Merde! — шипит Эйми.
Она выбегает из комнаты и через минуту возвращается с пачкой бумажных полотенец. Вместе с молчаливым парнем, сидящим рядом с ней, они быстро убирают беспорядок, вытирая воду со стола. Эйми дает мне пачку салфеток, чтобы я вытерла джинсы насухо, но я не беспокоюсь. Я просто держусь за них, мои пальцы пробегают по шершавой поверхности дешевой бумаги. Круг за кругом. Круг за кругом.
— Элоди? Ты меня слышишь?
Я резко вскидываю голову. Эйми снова вернулась на свое место. Одному Богу известно, как долго она там просидела.
— Я не могу предположить, что случилось с тобой, основываясь на том, что мы знаем на данном этапе, но я могу прочитать то, что ты сказала офицеру. Как ты думаешь, это будет нормально? И тогда ты можешь сказать нам, есть ли что-то еще, что ты помнишь, или если есть что-то, что ты хотела бы изменить? И не волнуйся. Здесь нет ни правильного, ни неправильного. Если ты помнишь что-то другое, это нормально. Ты можешь все сказать нам, и ты не попадешь ни в какие неприятности.
Я моргаю, давая ей понять, что все поняла.
Она вытягивает шею, несколько раз вдыхая и выдыхая воздух, словно собираясь с духом, прежде чем начать читать. А потом она начинает:
«Я вернулась домой в шесть. Он уже был там, в доме. Мой отец. Он должен был уехать на маневры, но, должно быть, вернулся раньше. Я сразу поняла, что он пьян. По крайней мере, мне показалось, что он был пьян. Он вел себя странно, шатаясь и натыкаясь на мебель. Он не хотел со мной разговаривать. Я позвала маму, чтобы сказать ей, что с ним что-то не так, но она не ответила, и я пошла искать ее.
Она любит писать письма моей бабушке в задней комнате, так что я первым делом заглянула туда. Она лежала там на полу, вся в крови. Она лежала на животе, и ее юбка была задрана до талии. Сначала я не поняла, что произошло. Но потом увидела кровь на ее нижнем белье. — Эйми делает паузу. Глотает. Продолжает. — У нее в голове сбоку была дыра.»
Эйми смотрит на меня.
— Что это за дыра, Элоди? Как дырка от пули?
К горлу подступает желчь. Я отделена от самой себя, вне своего тела, удалена от этого места и этой ситуации. Только так я могу дать ей необходимую информацию, но это означает, что я говорю, как робот.
— Нет. Больше. Размером примерно с мяч для гольфа. И ее череп был... он прогнулся вокруг отверстия.
Эйми постукивает ногтем по столу, и останавливается, заметив, как я вздрагиваю. Она возвращается к моему заявлению:
«Я кричала папе, чтобы он вызвал «скорую», но знала, что уже слишком поздно. Губы у нее были синие. Но я все же проверила пульс. Я перевернула ее и положила на спину. Я попыталась сделать ей искусственное дыхание, но она уже была мертва.»
Я помню, как говорила все это. И выражение лица офицера тоже. Он выглядел потрясенным тем, что я ему рассказывала. Но я не помню, чтобы чувствовала эту нарастающую тоску, несущуюся ко мне, как неизбежный конец шекспировской трагедии, отказываясь замедлить или изменить ее ход. Я знаю, что сейчас произойдет, и не могу сдержаться. Хотя хотела бы.
«Именно тогда он пришел и схватил меня, — продолжает читать заявление Эйми. — Он схватил меня сзади. Он был таким сильным. Я не могла бороться с ним. И я не думала, что он сделает что-то плохое. Не сразу. Но потом он отнес меня к стальному сейфу, где хранил свою униформу и снаряжение. Он сковал мне руки наручниками за спиной, а потом посадил внутрь. Я брыкалась и кричала, боролась, но не могла выбраться. Прошло много времени. Я думала, что умру. Он вернулся позже, и он снова казался нормальным, но он не выпускал меня. Он не выпускал меня из ящика.»