Никогда еще не доводилось Гамильтону слышать голос Вашингтона таким сдавленным, так переполненным скрытым бешенством.
— Генерал, мы столкнулись с превосходящими силами противника. Я отдал приказ войскам передислоцироваться на более выгодные позиции.
— Вам был дан ясный приказ: обнаружить неприятеля и вступить с ним в бой. То, что вы совершили, есть прямое невыполнение приказа командира. Понимаете вы это?!.
— Генерал, я не привык... Я не могу допустить, чтобы джентльмен говорил со мной таким тоном... Честь офицера требует...
— Честь офицера требует вести своих солдат в бой и показывать им пример!..
— Сэр, эти солдаты не готовы к бою с регулярными войсками. Бессмысленное пролитие крови...
— Не готовы?! Вы хоть раз дали им шанс показать себя? Несчастный трус! Я отстраняю вас от командования! Маркиз, постарайтесь собрать эту толпу и вернуть их к подчинению офицерам. Генерал Грин, продвиньте свою бригаду вон туда, на лесной гребень! Полковник Мюленберг, растяните своих вирджинцев по краю оврага. Полковник Гамильтон, сколько у нас пушек под рукой?
— Батарея десятифунтовок двигалась вместе с авангардом. Четыре батареи полевых орудий должны подойти вот-вот под командой генерала Нокса.
— Немедленно направьте их вон на те холмы. Мы должны встретить гостей с почетом. И повторите войскам мой приказ, мое обещание: кто побежит, будет расстрелян на месте!
Бой под Монмутом показал, что уроки барона фон Штойбена сделали свое дело. Снова и снова колонны британской пехоты шли в атаку на американские ряды и снова и снова должны были откатываться под убийственным огнем мушкетов и пушек.
К полудню жара пропитала дрожащий воздух так, что удары сердца отдавались в голове барабанным боем. Редвуд отыскал ручеек у подножия холма и непрерывно таскал наверх ведра с водой. Полуголые артиллеристы по очереди припадали к ним, жадно пили и возвращались к раскаленным стволам.
В объективе подзорной трубы Гамильтон там и тут ловил знакомый силуэт всадника, скакавшего вдоль рядов. Он не первый раз видел Вашингтона в бою и заново изумлялся его способности заражать войска своей яростью и уверенностью в победе.
Мушкетный огонь врага густел, раненые брели мимо батареи в тыл.
Вдруг лошадь и всадник исчезли из объектива.
Сердце Гамильтона сжалось, костяшки пальцев побелели. Неужели пришел конец легендарной неуязвимости Вашингтона, о которой рассказывали еще индейцы, стрелявшие в него с близкого расстояния во время войны с французами двадцать лет назад?
Он подкрутил линзы трубы.
Нет, кажется, обошлось и на этот раз!
Вашингтон выбирался из-под упавшей лошади, Билли Ли подводил ему свежего коня.
В это время две шеренги гессенцев вынырнули из лощины совсем близко.
Гамильтон вскочил на коня и поскакал вокруг холма к траншее, в которой притаилась рота ньюйоркцев, прикрывавшая батарею с другой стороны.
— За мной! В штыки!
Он скакал прямо на дула гессенских мушкетов и не знал, бегут нью-йоркцы за ним или нет.
Раздался залп, и конь начал боком валиться на землю.
Гамильтон едва успел соскочить с него.
И в это время солдаты, справа и слева, с дружным криком, выставив штыки, начали обгонять его.
Гессенцы побежали.
Сражение продолжалось до темноты.
Убийственная жара нехотя отступала под холодным светом проступивших на небе звезд. Редвуд расстелил конскую попону на земле вблизи зарядных ящиков, и Гамильтон, не раздеваясь, повалился на нее с благодарным стоном. Вдали, на другом конце равнины, мерцали огоньки британ-ских костров.
— Габриэль, что сказал Вашингтон, когда ты сообщил ему об отступлении авангарда?
— Он взял меня за плечо, нагнулся к моему уху и пообещал собственноручно высечь, если я проболтаюсь об этом кому-то еще.
Гамильтон почувствовал, что к его окаменевшим за день губам, кажется, возвращается способность растянуться в улыбке.
— Сэр, у меня есть просьба к вам, — сказал Редвуд.
— Да, Габриэль. Только покороче — пока у меня не слиплись глаза.
— Моя заветная труба показывает большую стрельбу на завтра... Если со мной что случится, не могли бы вы... Вот письмо, и в конверт вложено колечко... Адресовано Сьюзен Кларксон, в Филадельфии. Третья улица, дом меховщика Кларксона... Я собирался нанести им визит, но наша часть обошла город стороной...
— А про меня ничего не видел в своей трубе? По совести, и мне следовало бы написать что-то нежное и прощальное Китти Ливингстон и Элайзе Скайлер... Но сил нет, нет, нет... Хранил нас Всевышний до сих пор, авось сохранит и завтра...