Вашингтон взял пакет, удалился в кабинет Арнольда. Дверь за ним закрылась.
Гамильтон и Лафайет вернулись к столу. Недоумение, растерянность, любопытство причудливо сменялись на лицах собравшихся, когда они слушали рассказ Гамильтона о сцене в генеральской спальне. Вспоминали похожие случаи внезапного безумия, гадали о том, что могло послужить причиной. Болезни тела врачи уже кое-как умеют лечить, но что делать с заболеваниями души? Здесь наша наука недалеко ушла от индейских шаманов.
По прошествии получаса Вашингтон появился в дверях столовой и застыл, уперев взгляд в оленьи рога на стене. Всех поразили его бледность и углубившиеся морщины на лице. С заметным трудом он разжал губы и произнес:
— Полковник Гамильтон, я хочу ознакомить вас с полученными документами.
Потом, не взглянув ни на кого, удалился.
Гамильтон поспешил за ним.
На столе в кабинете Арнольда стопками лежали какие-то бумаги. Рядом с ними валялась разорванная обертка срочного пакета. Вашингтон сел за стол, жестом пригласил Гамильтона сесть напротив. Начал по очереди подвигать к нему листы.
— Вот это — протокол последнего заседания военного совета, который я лично вручил генералу Арнольду, когда мы проезжали здесь на встречу с французами. Вот это — точный перечень наших стоянок на пути туда и обратно. Это — план укреплений Вест-Пойнта с пометками, где их легче всего атаковать. Пометки сделаны рукой самого Арнольда, я знаю его почерк. Все эти бумаги были спрятаны в сапоге задержанного британского офицера Джона Андре, который был перехвачен нашими минутменами на пути к британским постам. Он путешествовал, имея пропуск на имя некоего Джона Андерсена, подписанный генералом Арнольдом.
Гамильтон вглядывался в лежащие перед ним бумаги, зачем-то подравнивал пальцами края листов и пытался осознать — вместить — непостижимость, огромность и одновременно простоту и неопровержимость совершенного предательства. Да, вот так — рассердился на Конгресс, обиделся на недостаток признания и решил переметнуться. Плюс сорвать хороший куш. Интересно, сколько ему было обещано? Видимо, есть люди, которым все равно, кому продавать свою военную доблесть и талант. Ландскнехты, наемники. Кто больше заплатит, тому и послужим.
— Теперь ясно, зачем приплывал из Нью-Йорка военный шлюп «Кондор»! — воскликнул Гамильтон. — Если бы наши артиллеристы не отогнали его, этот Андре-Андерсон спокойно уплыл бы на нем и мы бы узнали об измене генерала Арнольда слишком поздно.
— Я полагаю, сей негодяй, покинувший дом с раннего утра, уже достиг корабля и сейчас пирует со своими новыми хозяевами. Мы можем ожидать атаки неприятеля на Вест-Пойнт в любой момент.
— Сэр, позвольте мне послать гонца в армию генерала Грина. Шестой коннектикутский полк расквартирован в пятнадцати милях отсюда, он сможет прибыть сюда для усиления гарнизона уже завтра утром.
— Хорошо. И пришлите ко мне обоих помощников сбежавшего генерала. Не думаю, что они знали об измене. Но до выяснения обстоятельств их необходимо поместить под арест.
— А что будет с пойманным лазутчиком, с этим Андре?
— Он был задержан на нашей территории переодетым в штатское, с изобличающими его секретными бумагами. Полагаю, у военного суда не останется иного выхода, как признать его шпионом и в соответствии с правилами ведения войны приговорить к повешению.
2 октября, 1780
«В полдень Джона Андре привели к виселице. Всех поразило, как спокойно он принимал свою участь. Никогда мне не доводилось видеть такую стойкость в человеке накануне ухода из мира... Когда к нему приблизился палач с лицом, вымазанным черным жиром, Андре спросил, нет ли возможности заменить повешение расстрелом. Ему сказали, что приговор изменить нельзя. Он сам надел себе петлю на шею и завязал глаза собственным платком. У него спросили, хочет ли он произнести последнее слово. └Я только прошу присутствующих засвидетельствовать перед людьми, что я умер как смелый человек“, — ответил он. Тело его провисело почти полчаса, прежде чем палач перерезал веревку».
Из воспоминаний армейского хирурга Джона Харта
Декабрь, 1780
«Скажите мне, прелестная мадмуазель, настроены ли вы заниматься домашним хозяйством? Ясно ли вы отдаете себе отчет о радостях, которые ждут жену бедняка? Научились ли вы предпочитать домашнее полотно шелесту шелка, стук колес фургона — поездке в карете шестеркой? Готовы ли вы встречать прежних знакомых, щеголяющих в элегантных нарядах, упивающихся весельем, в то время как на вашу долю достанется лишь сознание доброй и скромной жены? Если вы не готовы ко всему этому, мы, дорогая, ломаем комедию и вы должны поскорее исправить ошибку, прежде чем мы начнем разыгрывать трагедию несчастного супружества. Только не думайте, что я выражаю здесь низкое мнение о всем женском поле. Мужской пол я ставлю гораздо ниже».