То, что говорил мистер Ливингстон, было хорошо известно собравшимся. Но слова, прочитанные в памфлете или в газете, в уюте своего дома, не могли так доставать до сердца, как слова, летящие над головами трехтысячной толпы. Будто невидимые магнитные нити натягивались между оратором и слушателями, они сгущались, сдавливали дыхание, преображали сказанное в неопровержимую истину. Гамильтон еле сдерживал себя, чтобы не вскочить и не начать восторженно аплодировать, не дождавшись конца речи.
Другие выступавшие призывали выразить солидарность с попавшими в беду жителями Массачусетса. Пусть в Лондоне увидят, что все тринадцать колоний способны действовать заодно, что их не удастся подавить поодиночке. Через два месяца в Филадельфию съедутся делегаты, выбранные для участия в первом Континентальном конгрессе. Этот Конгресс выработает план противоборства с произволом британского парламента. Наш долг — как и долг каждого американца — принять активное участие в исполнении и осуществлении предложенных мер. Конечно, прекращение торговли с Англией, Ирландией, Вест-Индией будет для многих чревато материальными тяготами. Но, когда речь идет о защите свободы, материальные интересы должны отступить на второй план.
Гамильтон, обводя взглядом поднятые лица слушателей, вдруг испытал болезненный толчок в горле и поначалу не мог понять, что произошло. Стал вглядываться снова и тут же напоролся — отыскал — возликовал — испугался: широко открытые глаза Китти Ливингстон сияли ему — да, ему одному! — из-под соломенной шляпки с голубыми лентами. Ведь можно было догадаться, что она не захочет пропустить выступление отца! От волнения он забыл приготовленное начало своей речи и, когда дошла его очередь, начал невпопад, с первого подвернувшегося — с атаки на памфлеты лоялистов-тори:
— ...Они хотят заверить своих читателей в том, что ссору с метрополией раздувают несколько смутьянов, придравшихся к трехпенсовому налогу на чай. Близорукие слепцы! Неужели они действительно не понимают, что речь идет о попрании прав и свобод английских подданных? «Великая хартия вольностей» была дана нам шесть веков назад. Но сколько раз англичанам приходилось снова и снова подниматься на борьбу за перечисленные в ней права!..
«Нет, не то... Нужно о главном: о коренном различии между свободой и рабством... Вот, сейчас...»
— Мы не наивные идеалисты, мы не требуем какой-то абсолютной и полной свободы. Свобода человека, живущего в обществе, всегда будет ограничена законами. Иначе это будет торжество беззакония и произвола. Но огромная разница между свободой и порабощением состоит в том, кто будет составлять свод законов. Если народ создает его сам, через своих избранных представителей, в результате получится страна, которую мы по праву назовем свободной. В палате общин Британского парламента нет ни одного делегата, посланного туда американскими колониями. Поэтому попытки этих джентльменов контролировать и регулировать нашу жизнь есть не что иное, как попытки порабощения...
Теперь он говорил легко и увлеченно, голос его далеко разносился над площадью. Любимые, сотни раз продуманные мысли и аргументы сплетались в логическую цепочку, как танцоры в хорошо отрепетированном танце. Под палящим солнцем обильный пот стекал ему в рот и на шею, но он не обращал внимания.
— ...Вспомнить только, как много раз мы обращались к лондонскому правительству с петициями и ремонстрациями! Имели они какой-то эффект? Жители Массачусетса обратились к трону с почтительной и верноподданнической просьбой — сменить деспотичного губернатора, которого они считали главным виновником происходящих волнений. И что же? Их петиция была объявлена «скандальной, злонамеренной и лживой клеветой». А один из членов парламента в своей речи заявил, что с американскими колониями нужно поступить так, как Рим поступил с Карфагеном.
Конец его речи утонул в криках одобрения и аплодисментах. Люди подходили, чтобы пожать ему руку, пригласить в гости, попросить текст вы-ступления для публикации в газете. Он благодарил, принимал приглашения, обещал подготовить текст речи. Но при этом все привставал на цыпочки, пытаясь выглянуть из-за широких плеч, поймать взглядом шляпу с голубыми лентами. Пот заливал глаза, и все, что удавалось разглядеть, были бесконечные ряды белых пятен с черными дырами кричащих ртов.