Писать и публиковаться — во многом благодаря Кавабата Ясунари, который стал для него литературным мэтром, а также вызывающей уважение собственной целеустремленности и трудоспособности — Мисима начал очень рано, и так же рано пришла к нему слава. Первый же роман «Исповедь маски» (1949 г.) становится по тем временам настоящим бестселлером, даже несмотря на довольно эпатирующее содержание — откровенное повествование о подростке, alter-ego самого Мисимы[6], одержимого жаждой смерти вкупе с гомосексуальными и садомазохистскими фантазиями. После этого один за другим выходили и экранизировались его романы, ставились спектакли по его пьесам.
Мисима много путешествовал — сильнейшим эстетическим впечатлением стала для него поездка в Грецию. Судьба вообще была к нему благосклонна — слава, огромные тиражи книг, номинации на Нобелевскую премию, красавица-жена, роскошный дом в Токио и т. д. Репутацию утонченного светского льва лишь подчеркивало его увлечение Западом и отчасти слухи о его гомосексуальности, так никогда точно и не подтвердившейся (Мисима тщательнейшим образом «подавал» публике лишь им самим для своей биографии отобранные факты).
Но Мисима всегда сам хотел творить свою судьбу (или, скорее, биографию), поэтому он резко меняет весь свой жизненный уклад. Из западника он становится ревнителем всего японского, из эстета — милитаристом, а из своего довольно хлипкого от природы тела с помощью плавания, культуризма и занятий кэндо (фехтование бамбуковым мечом) создает «произведение искусства» в духе античных статуй. Отныне все его творческие интенции посвящены возрождению традиционных японских идеалов в духе бусидо (средневекового самурайского кодекса) и культа императора, а также борьбе с «нигилистическим» и «декадентским» влиянием западных идей[7].
В 1968 Мисима создает собственную «маленькую армию» — военизированное «Общество щита» (Татэ-но кай[8]) из студентов и просто молодых людей, тренировки с которыми поначалу наполняют писателя ощущением счастья:
«И вот я добился своего: идеальные образы, ставшие для меня чем-то вроде фетишей, безо всякой помощи слов снизошли благодатью на мои чувства и тело. Армия, спорт, лето, облака, вечернее солнце, зелень травы, белый тренировочный костюм, пыль, пот, мышцы — у меня было все, включая и едва уловимый аромат смерти! В этой мозаике каждый фрагмент был на своем месте»[9].
Завершив венчающее все его творчество «Море изобилия» (1965–1970 гг.), Мисима совершает то, к чему уже давно призывал в своих произведениях — Действие[10]. Таким действием становится для писателя и нескольких его единомышленников из «Общества щита» захват 25 ноября 1970 года одной из токийских баз сил самообороны. Выйдя к столпившимся под балконом солдатам, Мисима призывает их выступить против «унизительной» послевоенной конституции и умереть за императора. Его не слушают, чего, собственно, и не требуется — очевидно, что Мисима не мог всерьез полагаться на поддержку солдат, а весь его финальный «спектакль»[11] был лишь давно задуманной развязкой всего его жизненного спектакля и испытанием его эстетических построений. Тогда Мисима возвращается в комнату и совершает сэппуку[12]. «Истинное лицо смерти», которым он грезил с самого первого своего произведения, наконец, видимо, предстало перед ним[13].
В творчестве Мисимы можно выделить такие крайние полюсы, как современные адаптации средневековой драмы Но и научная фантастика «Прекрасная звезда» (1962 г.), идеалистическая сказка «Шум прибоя» (1954 г.) и пьеса «Маркиза де Сад» (1965 г.), рассказы и пьесы на сюжеты из японской истории, из греческой мифологии, а также пьеса «Мой друг Гитлер» (1968 г.). Перу Мисимы также принадлежат роман в двух частях «Дом Кёко» (1959 г.) и романная тетралогия «Море изобилия» (1965–1970 гг.), при этом сюжетной основой последней является переселение душ, а идейной — эзотерические учения буддизма и индуизма. Свое же развернутое эссе «Солнце и сталь» (1968 г.) Мисима считал образцом созданного лично им совершенно нового литературного жанра — «личностной критики»[14].
6
Несмотря на то что сам Мисима неоднократно «открещивался» от автобиографичности романа, сравнение текста книги с его биографией свидетельствует, скорее, о противоположном. Совсем недавно это получило и фактическое подтверждение: несколько лет назад был найден еженедельник Мисимы, в котором содержатся записи о событиях, которые потом нашли отображение в книге. См. «Обнаружен дневник Юкио Мисимы» («Мисима Юкио-но «кайкэй-никки» хаккэн») // Ёмиури симбун. 2005. 5 апреля (http://www.yomiuri.co.jp/book/news/20050405bk05.htm).
7
В этом Мисима доходил чуть ли не до ксенофобии (в духе теории «сонно дзеи» — «почитать императоров, изгнать варваров»), правда, лишь на теоретическом уровне, так как признание и издания на Западе, как и личное общение с иностранцами, оставались для него приоритетными.
8
Название восходит к выражению «щит императора» («ооками-но митатэ») из известного патриотического стихотворения времен «Манъёсю». Известно также, что Мисима любил писать это название не просто по-английски, «Shield Society», но и сокращая до аббревиатуры «SS»…
10
Это важное для поэтики Мисимы понятие Г. Чхартишвили передает как «Деяние», Е. Стругова — как «действо». Думается, простое «Действие» будет вполне корректным аналогом для не маркированных как архаическая либо возвышенная лексика японских «ко: до:» и «кош». Слово «действие» встречается и в словаре Лимонова: так, вспоминая в «Великой матери любви» о бурной молодости, он характеризует действия шпаны как «акшэн», а рассуждая в «Истории его слуги» (1982 г.) о причинах, почему он не вступил в Америке в партию троцкистов, он говорит, что «хочет действия», тогда как у западных радикалов его нет. См.: Лимонов Э. История его слуги. СПб.: Амфора, 2003. С. 110-111.
11
«Смерть — лучшее на свете представление», по выражению американского прозаика и поэтессы Триши Уорден.
12
В статье «Post-mortem», напечатанной в журнале «Japan Quarterly» весной 1971 года, Дзюнро Фукасиро приводил список наиболее муссировавшихся прессой версий самоубийства Мисимы: «версия безумия», «эстетическая версия», «версия исписавшегося писателя», «версия двойного самоубийства влюбленных» и «патриотическая версия». См.: Strokes H. S. The Life and Death of Yukio Mishima. Tuttle Publishing, 2003. P. 245. Как мне кажется, в той или иной мере справедливыми были чуть ли не все эти «версии», возможно, лишь за исключением «версии безумия»… Не лишним будет привести и такую врядли полностью справедливую, но что-то все же объясняющую версию самоубийства, которую выдвигает друг Мисимы и исследователь японской культуры Айван Моррис: «В эпоху Мэйдзи он вполне мог бы войти в одну из групп обреченных фанатиков, восставших против вестернизации с антикварными самурайскими мечами в руках. Однако, в спокойный период благоденствия ему было бы очень тяжело найти для своей философии конкретное воплощение. В этом состояла трагедия Мисимы: он принял философию Осио в то время, когда отсутствовала какая-либо социальная почва для приложения его сил. Поэтому он был вынужден связать свои идеи и психологические импульсы с делом, лишенным хоть какого-то смысла». Моррис А. Благородство поражения: Трагический герой в японской истории. М.: Серебряные нити, 2001. С. 169.
13
Крайне показательна реакция двух самых близких людей Мисимы на его смерть: жена довольно спокойно заметила, что ждала самоубийства, но немного позже, через год-два, мать же сказала буквально следующее: «Не жалейте его, впервые в жизни он сделал, что хотел»…
14
Перевод «критическая исповедь», данный Г. Чхартишвили в его переводе «Солнца и стали», не совсем соответствует оригиналу, в котором нет слова «исповедь».