В уже упоминавшейся статье У. Эко «Вечный фашизм» из сборника «Пять лекций на тему этики», в которой он, отмечая различия между национальными проявлениями фашизма (например, в его германском или итальянском виде) и выводя общую фашистскую теорию, одним из главных свойств фашизма называет как раз синкретизм, соединение в одной системе совершенно различных взглядов. Эко приводит пример подобного эклектизма из истории итальянского фашизма:
«Итальянский фашизм не был монолитной идеологией, а был коллажем из разносортных политических и философских идей, муравейником противоречий. Ну можно ли себе представить тоталитарный режим, в котором сосуществуют монархия и революция, Королевская гвардия и персональная милиция Муссолини, в котором Церковь занимает главенствующее положение, но школа расцерковлена и построена на пропаганде насилия, где уживаются абсолютный контроль государства со свободным рынком?»[352]
При этом подобный эклектизм характерен, как показывает Эко, не только для фашистских движений прошлого века, но и для современных профашистских идеологий — едва ли не в большей степени. Эко приводит в качестве примера идеологию Ю. Эволы[353], теоретика новых итальянских правых, который «смешивает Граальс «Протоколами Сионских мудрецов», алхимию со Священной Римской империей. Сам тот факт, что в целях обогащения кругозора часть итальянских правых сейчас расширила обойму, включив в нее Де Местра, Генона и Грамши, является блистательной демонстрацией синкретизма»[354].
Эко предлагает в данном случае несколько новую трактовку самого термина «синкретизм» — не «сочетание разноформных верований и практик», а «прежде всего пренебрежение к противоречиям», что кажется особенно точным в отношении эстетик Мисимы и Лимонова.
Этот синкретизм оказывается одним из главных свойств фашистских и националистических идеологий. Про национализм Эко пишет: «…нацизм отличается глубинным язычеством, политеизмом и антихристианством…»[355], что как нельзя более точно соотносится с утопическими построениями Мисимы и Лимонова, как раз и основанными на архаических принципах язычества и спорах с христианством.
Здесь можно вспомнить некоторые характеристики, данные Мисимой фашизму в его эссе «Новейший фашизм». В частности, Мисима определяет фашизм как «искусственную форму политического мировоззрения»[356]. Тему искусственности можно трактовать еще и как синкретизм и эклектизм, хотя в своем довольно коротком эссе, посвященном как собственной (навязанной) репутации фашиста, так и историческому экскурсу во времена возникновения фашизма и его сравнению с коммунистической идеологией, Мисима об этом не пишет. Говоря, однако, о столь же «универсальном» (почти синоним «вечного» у Эко), как жестокость и насилие у человека, фашизме, Мисима отмечает его прямую связь с нигилизмом (идущий от Ницше, по Мисиме, нигилизм манифестировался главным образом во фрейдизме и фашизме), апеллирование к религиозности и мифу (а не к науке, как у коммунизма), а также ярко выраженный антиинтеллектуализм. Антиинтеллектуализм этот выражается прежде всего в неотделимости действия от мышления, в их невозможности существовать порознь, а также в неуважении фашистской идеологии тех идей, «которые не могут быть конвертированы в действие»[357]. Так как Мисима, — начавший свое эссе с несколько кокетливого замечания, что о фашизме он знает мало, лишь из редких переведенных источников, но в действительности просто связанный в своем эссе ограничениями по объему, — эти понятия лишь намечает, но не раскрывает, то лучше вернуться к Эко.
Кроме синкретизма, Эко приводит другие общие свойства «ур-фашизма» (термин, применяемый им для обозначения некоего усредненного фашизма). Большинство этих свойств характерно как для Лимонова, так и для Мисимы.
Вторым после синкретизма принципом «ур-фашизма» является по Эко «неприятие модернизма» (у Ги Дебора «фашизм — это технически оснащенная архаика»[358]):
«Как итальянские фашисты, так и немецкие нацисты вроде бы обожали технику, в то время как традиционалистские мыслители обычно технику клеймили, видя в ней отрицание традиционных духовных ценностей. Но, по сути дела, нацизм наслаждался лишь внешним аспектом своей индустриализации. В глубине его идеологии главенствовала теория Blut und Boden — "Крови и почвы"[359].
352
353
В посвященном Эволе эссе в книге «Священные монстры» Лимонов признается, что читал все основные его книги во Франции в 80‑х на французском («Оседлать тигра», в частности, произвела «сильнейшее впечатление»).
354
359
Здесь можно вспомнить теорию общества крови из «Воли к знанию» М. Фуко, которая подразумевает прославление войны, суверенность смерти, апологию пыток и т. д. При анализе этого общества Фуко в первую очередь упоминает де Сада и замечает, что в подобном обществе «кровь поглотила секс», то есть фантазмы крови пришли на смену обычной сексуальности (это, думается, имел в виду и Шпенглер: «…истинное господство заключается в крови, так как она, не говоря ни слова, может породить и убить мышление».