Проследив за взглядом Фрайера, я увидел в люке голову с копной снежно-белых волос. У нашего костоправа была деревянная нога и длинное лошадиное лицо, красное, словно бородка у индюка, даже его затылок, весь в складках, словно черепашья шея, был того же огненно-красного цвета. Его моргающие голубые глазки остановились на штурмане. Держась одной рукой за трап, он приветственно помахал нам полупустой бутылкой бренди.
— Эй, мистер Фрайер! — весело вскричал он. — Вы не видали ботаника Нельсона? Я прописал ему от ревматизма немножко бренди — пора принимать лекарство.
— Он сошел на берег.
— Держу пари, что он спустит немало шиллингов у какого-нибудь портсмутского шарлатана, — с притворным сожалением покачал головой врач. — А здесь на борту» он совершенно бесплатно получил бы совет замечательного медика. К черту всякие лекарства и всю медицину! — Он помахал бутылкой. — Вот лучшее снадобье от всех человеческих недугов. Только бренди!
Взмахнув последний раз бутылкой, наш врач поскакал вниз по трапу. Фрайер несколько секунд смотрел ему вслед, потом тоже спустился вниз. Оставшись один на шумной палубе, я с любопытством огляделся. Рожденный и выросший на западном побережье Англии, я полюбил море с детства, все свое время проводя среди людей, которые разговаривали о кораблях и их качествах, так же как в других местах говорят о лошадях. На «Баунти» было полное парусное вооружение; для человека непосвященного оно могло показаться настоящим лабиринтом снастей. Но даже моих небольших знаний хватало, чтобы назвать все паруса этого корабля, части его стоячего такелажа и почти все тросы. Созерцая паруса и такелаж «Баунти» и размышляя, как лучше выполнять ту или иную команду, я чувствовал себя околдованным; это ощущение я испытываю до сих пор даже на небольших судах. Ведь корабль — самое благородное из того, что создают человеческие руки; хитроумное сооружение из дерева и железа, движущееся на крыльях из парусины и почти живое. Я вытянул шею, глядя вверх, когда услышал хриплый голос Блая:
— Мистер Байэм!
Очнувшись от своих мечтаний, я увидел, что Блай в парадной форме стоит рядом. Он чуть насмешливо улыбнулся и произнес:
— Кораблик невелик, да? Но ничего, маленький да удаленький!
Он показал знаком, чтоб я следовал за ним. Наша шлюпочная команда, хотя и не вполне трезвая, грести все же могла и усердно принялась за дело. Вскоре мы подошли к «Тигрице» — семидесятичетырехпушечному кораблю капитана Кортни. Сразу же в честь мистера Блая засвистели боцманские дудки. Фалрепные2 в белоснежной форме замерли у трала. Едва Блай ступил на палубу, боцман медленно и торжественно просвистал на своей серебряной дудке салют, часовые стали по стойке смирно. Мы прошли на шканцы, где нас поджидал капитан Кортни.
Кортни и Блай были знакомы давно: шесть лет назад они служили на одном корабле и принимали участие в упорной и кровавой битве у Доггер-банки. Высокий и стройный капитан Кортни носил монокль, его тонкогубый рот кривился в иронической усмешке. Он любезно поздоровался с нами, упомянув о моем отце, которого знал, правда, лишь понаслышке, л повел в свою каюту на корме. У дверей со шпагой наголо стоял часовой в красном. Мне впервые довелось попасть в каюту военного корабля, и л стал с любопытством осматриваться. Каюта помещалась на верхней пушечной палубе, под шканцами, и была очень высокой для корабля. Окна в ней были застеклены; дверь в ее задней части выходила на кормовом балкон с резными золочеными поручнями, где капитан мог в одиночестве отдохнуть. Однако сама каюта отличалась спартанской строгостью; под окнами стояла длинная скамья, посередине массивный стол и несколько стульев. Под потолком висела лампа в подвесе, на переборке — подзорная труба и небольшая книжная волка, в углу находилась стойка с мушкетами и абордажными саблями. Стол был накрыт на троих.
— Стаканчик шерри, мистер Блай, — предложил капитан, после чего учтиво мне улыбнулся и поднял стакан: — За добрую память о вашем отце, молодой человек! Мы, моряки, в неоплатном долгу перед ним.
Потягивая вино, я вдруг услышал шум, шарканье ног по палубе и далекую барабанную дробь. Капитан Кортни взглянул на часы, допил стакан и встал.
— Прошу меня извинить. Там наказывают матроса — прогоняют сквозь корабли флота. Кажется, шлюпки уже подходят. Я должен зачитать приговор у трапа — скучища несносная? Будьте как дома, если захотите посмотреть, советую выйти на полуют.
Он миновал часового у двери и вышел. Несколько секунд Блай прислушивался к далекому рокоту барабана, затем поставил стакан и позвал меня за собой. Со шканцев невысокий трап вел на полуют, с которого было удобно наблюдать за происходящим. Воздух бодрил, но ветерок дул едва заметно, в голубом безоблачном небе сияло солнце.
Засвистела боцманская дудка, и команда стала собираться на корме, чтобы присутствовать при наказании. Капитан Кортни с лейтенантами стоял на шканцах, с подветренной стороны собрались младшие офицеры. Еще дальше, за боцманом и его помощниками стояли врач и баталер. Матросы столпились у фальшборта, некоторые, чтобы лучше видеть, влезли на ростры и шлюпки. В пушечных портах и у борта стоявшего рядом большого корабля также виднелись матросы.
Пробила получасовая склянка3, и барабанный рокот усилился, превратившись в траурную дробь. И вот глазам моим предстала сцена, которую я не забуду никогда. Впереди в такт нервной дроби барабана медленно двигался баркас соседнего корабля. Корабельный врач и профос стояли подле барабанщика; позади них виднелась какая-то скрюченная фигура. За баркасом шли шлюпки со всех кораблей флота; в них сидели матросы, посланные присутствовать при наказании. Я услышал команду: «Шабаш», и баркас остановился у трапа. Перегнувшись через поручень, я вздрогнул и невольно воскликнул: «О Боже!» Мистер Блай искоса взглянул на меня и мрачно усмехнулся.
Скрюченная фигура в шлюпке принадлежала крепкому мужчине лет тридцати — тридцати пяти. Он лежал раздетый до пояса, его загорелые руки покрывала татуировка. Кисти рун у бедняги были связаны чулками и прикручены к вымбовке. Голова его поникла на грудь, лицо заслоняли спутанные густые светлые волосы. Его штаны, банка, на которой он лежал, и борта шлюпки были залиты черной запекшейся кровью. Кровь мне приходилось видеть и раньше, но я содрогнулся при виде его спины. От шеи до поясницы она так была иссечена девятихвостой плеткой, что сквозь лохмотья бурого мяса проглядывали кости.
Капитан Кортни спокойно и неторопливо пересек палубу и взглянул на это жуткое зрелище. Врач в шлюпке склонился над изувеченным телом, затем выпрямился и взглянул на Кортни.
— Он мертв, сэр, — строго произнес он.
Среди матросов, словно порыв ветра в кронах деревьев, пронесся едва слышный ропот. Капитан «Тигрицы» сложил руки на груди, чуть поднял брови и отвернулся. В украшенном кружевами мундире, сдвинутой набекрень шляпе, со шпагой и напудренной косицей он выглядел весьма импозантно. Среди воцарившегося молчания он обратился к врачу:
— Мертв? Счастливчик! — небрежно произнес он и добавил: — Профос!4
Мичман, стоявший рядом с врачом, вытянулся и снял шляпу.
— Сколько ему полагается? — спросил Кортни.
— Две дюжины, сэр.
Кортни вернулся на место и взял из рук лейтенанта том военного кодекса. Сняв шляпу, он изящно прижал ее к сердцу; все находившиеся на корабле тоже обнажили головы в знак уважения к приказам короля. Медленно и четко капитан прочитал статью о наказании за оскорбление действием офицера флота его величества. Один из помощников боцмана развязал красный суконный мешок и, вытащив плеть с красной ручкой, неуверенно поглядывал то на нее, то на капитана. Тот кончил читать и, надев шляпу, поймал взгляд помощника боцмана. Я опять услышал слабый ропот, и опять под взглядом Кортни воцарилось молчание.
2
Фалрепные — матросы из состава вахты, назначавшиеся для встречи и проводов прибывающих на корабль офицеров командного состава.
3
Склянка — на языке моряков — полчаса. «Бить склянки» — звонить в судовой колокол, отмечая числом ударов каждые истекшие полчаса.
4
Профос — помощник боцмана в соблюдении порядка на корабле; ему также вменялось в обязанность осуществлять телесные наказания.