У края пристани, в плесе, пришвартованная канатами толщиной в человеческую руку, колыхалась громадная тяжелая, неуклюжая баржа. Необъятный трюм ее был наполнен казенным заказом: пушками, мортирами, гаубицами, ядрами, мушкетными стволами, стальными полосами для сабельных клинков. У громадной трехсаженной рукоятки барочного «пера»[8] стояли дюжие заводские литейщики, одетые, все как один, в нагольные полушубки. Только такие силачи справились бы с бешеной весенней Чусовой. Посередине барки высилась исполинская фигура слепого лоцмана. Ветер играл его седой кудрявой бородой, закидывая ее ему за плечо. Рядом с лоцманом стоял его внук, уже успевший незаметно оглядеть всю баржу. Николаша шептал старику:
— Деду, на палубе под мешками две пушки спрятаны на станках, с порохом и картечью.
— Ништо, внуче, — ответил, тоже шепотом, лоцман, — лишь бы нам аспида Хрисашку на баржу заполучить, не спасут его товды и пушки.
Действительно, Хрисанф приказал тайно от лоцмана ночью поставить на носу и корме баржи по небольшому единорогу на походных лафетах, с полным комплектом огнебойного припаса.
А Хрисанф уже показался на ступенях деревянной лестницы, спускавшейся от завода к пристани. Сзади него шагал верный телохранитель и палач Маягыз. Главный приказчик рысцой пронесся навстречу хозяину. Еще с пристани Хрисанф оглядел внимательно баржу.
— А почему Чумака нет? — обернулся он сердито к приказчику, не видя среди отряженных к рулю литейщиков первого по заводу силача Васьки Чумака.
Приказчик сгорбился пугливо:
— Нет тут моей вины, Хрисанф Яковлич. Сбежал с заводу Чумак, позавчера ночью, подлец, утек.
Хрисанф не ответил, лишь сверкнул недобро глазами и поднялся по сходням на баржу. Приказчик понял: после возвращения хозяина на завод жди расправы.
— Все ль готово, эй, лосман? — крикнул Хрисанф, взойдя на баржу.
— Управились, хозяин! Трогаем? — в свою очередь спросил лоцман.
— Годи, старый! Спешишь ты гораздо, — ядовито ответил Хрисанф и, задрав бороденку, начал внимательно глядеть наверх, на завод, чего-то ожидая. Прошло несколько томительных минут. Все, кто был на барже и на пристани, тоже подняли к заводу лица. Вдруг распахнулись ворота, выпустив отряд солдат заводской караульной команды. Они бегом спустились под гору.
— Деду, — дернул испуганно Николаша за полу сермяги старика. — На баржу солдаты идут. Не иначе, с нами поедут. И пушки и солдаты, деду.
Но лоцман лишь стиснул молча плечо внука.
Как только солдаты, топоча и звякая оружием, взошли на баржу, Хрисанф повернулся к лоцману:
— Трогай, старый! С богом! — и закрестился, блестя на солнце рыжей головой. Все — и провожающие и отъезжающие — последовали его примеру. Недаром же говорила старая пословица: «На Чусовой — простись с родней». Заплакали, запричитали бабы. Но их вой покрыл мощный голос слепого лоцмана:
— Отдай канаты!..
Свернутые канаты втащили на палубу. Баржа медленно тронулась. На палубе загремел солдатский барабан, на пристани выстрелили из пушки.
— Клади руль направо! — рявкнул лоцман.
— Напра-аво! — врастяжку хором ответили литейщики, наваливаясь на рукоять, и баржа вышла на стрежень, на середину реки.
С пристани беспрерывно палили из пушки…
Часа три тому назад скрылась из глаз пристань. Баржа птицей летела вниз по Чусовой. Высоким коридором обступили реку горы, и она веселым весенним гулом наполняла эти каменные щели.
Хрисанф размяк от теплого апрельского солнца, от ласкового речного ветерка. И успокоился вполне Хрисанф. Он знал, что не подъехать к барже и лодках, не справиться лодочным гребцам с Чусовой. А единороги, а солдатские мушкеты на что? Нет, не перехватить баржу! Лоцман тоже не напорет ее нарочно на боец — тогда и он и внук его с баржей вместе погибнут. К берегу же приставать не будут до самого Егошихинского завода: недаром Хрисанф запас провизии на весь путь.
Любовался Хрисанф и умелым руководством лоцмана. Не обманул старик: хоть и слеп, а ведет баржу увереннее зрячего. Насторожит ухо, ловя грохот чусовских волн, и лишь изредка спросит внука:
— Што, Николаша, никак к Медвежьей луке подходим?
— Да, деду, рядышком.
— Клади руль налево! — приказывает лоцман. И послушная ему баржа, вильнув кормой, как норовистая лошадь крупом, обогнет плавно вдавшуюся в реку коварную Медвежью луку.
А к полудню пришлось слепому лоцману потягаться и с бойцом, да еще с самым страшным по всей Чусовой — Мултуком. И тут-то старик показал себя во всей красе. Страшен Мултук, каждый сплав десяток, а то и более барж убивалось об его каменную грудь. За несколько верст еще услышали на барже грохот и рев воды, бьющейся о боец. Чусовая словно взбесилась, понесла баржу прямо на Мултук.