К утру шлюп-балки, мачты и труба были срезаны, проданы на берег, и все же «Гроза морей», похожая на корыто, поплелась дальше. Я так приказал. Не показывать друзьям нашу морскую мощь, куда уж там, а просто попытать счастья в следующем посольстве. Механик оказался прав: плавать можно было и без трубы. Но было при этом одно неудобство: к нам кидались все встречные суда — они думали, что у нас бушует пожар. Ведь нас еле видно было в дыму. А когда узнавали, в чем дело, поднимался такой хохот!.. О, диос, лучше не вспоминать об этом!
Мы пришли сюда, в этот порт, где мы с вами пьем сейчас скоч-виски. Я тотчас помчался в наше посольство, и там мне сообщили, что в Голубом дворце сидит уже новый эль президенте, не то маршал, не то адмирал, словом, кто-то из «горилл». Несчастная моя родина, когда же ты скачаешь со своей шеи проклятых «горилл» с их бычьими мозгами и ненасытной утробой?! Отца и Благодетеля «гориллы» вышибли-таки из Резиденсио. Он помчался в американское посольство, но его пристрелили на пороге. Он, может быть, и спасся бы, да погубил его тяжелый чемодан с бутылками моего «Бешеного дьявола». Мне, адмиралу в заграничном плавании, новый эль президенте передал такой приказ: «Пусть сам выкручивается как знает и как умеет! На то он и адмирал!»
Так я и передал команде, когда вернулся из посольства на крейсер: «Выкручивайтесь, обормоты, как знаете!» — «Выкрутиться можно, — ответил старший механик. — Здесь один тип просит продать ему пару машинных вентилей, десяток дымогарных труб и водомерные стекла. Как ты на это смотришь, боцман?» — «Без трубы мы уже обходимся, — сказал я, — стекла — это мелочь, а что такое вентили?» — «Совсем пустяковая штука. Отвинчивать?» — «Отвинчивай! Выкручивайся!» — бодро приказал я. Судите сами, сеньор, что понимал в машинах я, боцман верхней команды.
На следующий день я убедился, что мы довыкручивались до ручки. Старший механик, увидев меня на мостике, сказал, почесывая нос: «Вот какое дело. Наша „Гроза морей“ превратилась теперь в недвижимое имущество. Без вентилей и дымогарных труб мы плавать не можем». Что тут началось, когда команда узнала, что плавание кончилось и мы встали на мертвый якорь! Все сорвались с последних швартовых.
Мамита миа, как мы заштормовали, и матросы, и офицеры, а с ними и я, адмирал Карибского моря! Вы знаете, как матрос крутит в воздухе бросательный конец, прежде чем кинуть его на берег? Так закрутило и нас. Мы оккупировали на три дня один из здешних кабаков. Офицеры пропили помпы, брандспойты, спасательные пояса; матросы содрали ванты, штаги, сняли вымбовки, блоки, гаки, расхватали отпорные крюки. Я загнал свой мундир адмирала Карибского моря со всеми галунами, даже на спине и ниже, а заодно и большой рыцарский крест «За спасение Родины» — вернее, за спасение эль президенте от рыганья и урчанья в желудке. Дошла очередь и до флагов, позывных, свода сигналов и национальных флагов дружественных нам государств. Но когда рыжий, как морковь, кочегар начал запихивать за пазуху гафельный флаг нашей республики, я не вытерпел и врезал ему хук левой. Он, морской бродяга, легко менял один флаг на другой, а для меня это было знамя моей родины. Я думал, что вышиб рыжему черту мозги, а он только качнулся и ответил прямым в подбородок. И не успел я сплюнуть за борт выбитый зуб, как гордый флаг моей родины потащили на берег. Кабатчица сшила из него юбку. Как стервятники обдирают павших мулов и лошадей, оставляя лишь кости, так и эти акулы ободрали «Грозу морей», оставив только скелет. Наконец, когда были утащены и пропиты даже крышки иллюминаторов, даже каютные двери и решетки люков, баркас отвалил в последний раз от нашего борта. Без меня! Пьяная банда горланила «Кукарачу», а Краб захохотал и крикнул мне: «Бог, Родина, Свобода! Это мы оставляем тебе, боцман! Пользуйся!»
Теперь на борту «Грозы морей» остались только крысы и я. Я долго стоял на мостике и вспоминал немногие дни, которые вознесли меня от боцмана до великого адмирала. Мне было и горько, и обидно, и стыдно, и хотелось врезать кому-то хук с правой и с левой. Тибурсио Корахо, лихой боцман, опозорил свое честное имя! Потом я свистнул лодочнику и съехал на берег. Расплачиваясь в порту с лодочником, выуживая из карманов последние сентаво, я нащупал там письмо Отца и Благодетеля к его другу и великому союзнику президенту янки, то самое, в котором говорилось о духовных узах. Я человек аккуратный и поэтому опустил письмо в почтовый ящик — правда, без марки: у меня не осталось ни гроша. Но я думаю, что оно дошло до Белого дома.