Но есть в музее залы, где хранится память о других кораблях, овеянных подчас трагической славой кораблей-бунтарей и мятежников. Это на их палубах, мостиках и шканцах звучали мрачные слова, бросавшие в озноб даже суровых капитанов:
— На борту бунт!..
Тихим майским вечером 1823 года в порт города Хобарт, столицы острова Тасмания, медленно вошел трехмачтовый военный фрегат. Губернатор Тасмании коммодор Сарель с веранды своего дома разглядывал в зрительную трубу вошедший корабль. Фрегат глубоко зарывается носом в воду, значит, в форпике вода, ванты провисли, а бакштаги слабо держат мачты, и они «ходят» в своих гнездах. Опытный моряк, коммодор без труда определил, что фрегат перенес жестокую трепку в океане. На гафеле корабля развевался русский флаг — голубой андреевский крест на белом поле. «Редкие гости!» — подумал Сарель. Паруса на мачтах исчезли с удивительной быстротой, заворчала в клюзе якорная цепь, и загремели пушки русского корабля — салют наций.
Не успели смолкнуть ответные залпы Хобартской крепости, как от фрегата отвалил капитанский вельбот. Коммодор радушно принял русского офицера — свой брат моряк! А когда офицер представился командиром фрегата «Крейсер», капитаном второго ранга Лазаревым, в радушии коммодора почувствовалось и глубокое уважение. До Сареля уже дошел слух о плавании шлюпов «Восток» и «Мирный» в самых южных широтах Тихого океана. Отчаянные парни эти русские! Три года назад всему свету было известно, что мир кончается пятым материком — Австралией. И вот перед ним, Сарелем, сидит один из тех, кто открыл шестой материк, бывший командир шлюпа «Мирный».
Лазарев рассказал коммодору, что «Крейсер» и еще один корабль, «Ладога», находятся в кругосветном плавании. В Индийском океане фрегат пятеро суток трепал жестокий шторм, но все поломки будут исправлены силами экипажа.
«Я не удивлюсь, если этот лихой моряк откроет и седьмой материк!» — подумал Сарель и охотно разрешил свезти на берег русских матросов. Он даже посоветовал подняться на шлюпках вверх по реке Дервент, в глубь острова, где растут мощные эвкалиптовые леса.
Не знал коммодор, что, давая это разрешение, обрекал себя на великие тревоги и волнения. Он не мог знать, что на борту «Крейсера» назревал матросский бунт. Команда искала удобный момент, чтобы свести, наконец, счеты со своим смертельным врагом, старшим офицером фрегата капитан-лейтенантом Кадьяном.
Кадьян славился на весь Балтийский флот зверской жестокостью в обращении с матросами. Он был виртуозом и в сквернословии, но здесь имел особенность — питал пристрастие к мифологическим именам. А матросы, услышав непонятные выражения, вроде «Аполлон лопоухий» или «Меркурий тупорылый», чувствовали в этом особенное презрение к ним старшего офицера. Кадьян, воплотивший в себе самые жестокие черты царского офицера-самодура, превратил и без того суровую корабельную дисциплину в бессмысленное и бесчеловечное издевательство над матросами. Он придирался к любой мелочи, и на баке почти ежедневно свистели линьки.
На другой день после разговора Лазарева с Сарелем два больших баркаса с фрегата вошли в устье Дервента и вскоре скрылись из виду. На берег съехало более двух третей экипажа. А еще через пару дней к фрегату, нещадно полосуя палкой темные голые спины гребцов-тасманийцев, примчался взбешенный губернатор. Не дожидаясь, когда ему спустят парадный трап, он взлетел по штормтрапу и, едва перевалившись через фальшборт, начал орать, что от русских вечно жди беды! Дождался беды и он, губернатор Тасмании! По вине русских на Хобарт надвигается страшная опасность! Высаженные на берег матросы «Крейсера» взбунтовались и двигаются к городу, чтобы захватить фрегат и повесить на ноке одного из офицеров, какого-то Кадьяна. К русским присоединились английские каторжники и дезертиры, сосланные на остров. Коммодор кричал, что у него только полурота, и мятежники без труда могут захватить город, порт и всю колонию.
Лазарев с немалыми усилиями успокоил губернатора и выпроводил его с фрегата. Но сам капитан второго ранга был взволнован. С третью команды он не сможет выйти в море, чтобы спасти корабль от бунтовщиков. Да и на оставшихся можно ли положиться? Теперь многое стало ясным! Теперь командир понял, в каком отчаянном, мучительном напряжении жили матросы во время плавания. Он ушел в свою каюту и приказал вестовому позвать к себе только одного офицера, которого любил и глубоко уважал, лейтенанта Завалишина[13].
Лазарев в невеселом раздумье катал по столу ладонью карандаш. Поднял глаза на вошедшего Завалишина и приветливо улыбнулся.
— Без чинов, Дмитрий Иринархович. Прошу садиться, — пригласил Лазарев. — Вы знаете английский и поняли, что кричал коммодор. Как будем усмирять мятеж?
— Оружием? — настороженно спросил Завалишин.
Лазарев вспыхнул и мучительно сморщился.
— Как у вас, голубчик, язык повернулся?
— Михаил Петрович, мы все знаем, что вы справедливый, добрый человек и безупречный командир! — взволнованно заговорил лейтенант. — Но откройте пошире глаза. У матроса двадцатипятилетний срок службы. Великий труженик и мученик! А у нас ежедневные порки, избиения, вечный страх и трепет. И кого терзают? Наши матросы ставят паруса в две минуты! На царской яхте только такое увидишь!
— Вам сколько лет, Дмитрий Иринархович? — ласково посмотрел на лейтенанта Лазарев. — Ручаюсь, и двадцати нет.
— Девятнадцать, — смутился Завалишин.
— Вот то-то. Свежестью от вас веет.
— Извольте взглянуть, Михаил Петрович. Так у нас чуть не каждый день! — распахнул Завалишин дверь капитанской каюты.
Капитан приподнялся, вглядываясь. На баке стояла широкая скамья, а по обе стороны ее вытянулись два унтер-офицера с линьками в руках. Лица их были угрюмо-напряженными.
— Линьки с узлами! Против морского устава! — сказал возмущенно Завалишин.
Около скамьи стоял и капитан-лейтенант Кадьян, огромный, плечистый верзила с таким низким и узким лбом, что при взгляде на него становилось не по себе. Возле Кадьяна, понурив голову, ожидал порки матрос. Кадьян с размаху ткнул матроса кулаком в зубы, рявкнул свирепо:
— Ложись, Гермес мокрогубый! Влепить ему пятьдесят!
— Вестовой, — крикнул Лазарев, — передай старшему офицеру: линьки отставить! И пригласи его в мою каюту!
Вошел Кадьян, вытянулся, ожидая приказаний.
— Господин капитан-лейтенант, с холодной и брезгливой любезностью обратился к нему командир фрегата, — покорнейше прошу вас удалиться в свою каюту и не выходить без моего разрешения.
— Есть! — вытянулся ошеломленный Кадьян.
А когда он вышел, Лазарев измученно опустился на диванчик.
— А что же с бунтующими матросами будем делать, Дмитрий Иринархович?
— Господин капитан второго ранга, — вытянулся по-строевому лейтенант, — прошу разрешить мне отправиться к взбунтовавшимся матросам. Я попробую уговорить их вернуться на фрегат. Но обещайте, что никакого наказания на них наложено не будет.
— Поезжайте, поезжайте скорее, дорогой Дмитрий Иринархович! Я знаю, что матросы любят вас за вашу доброту и постоянное заступничество. Ну конечно же, никаких наказаний не будет! Гребцов ваших вооружить? Береженого бог бережет!
— Я даже кортик с собой не возьму. Не запугивать еду, — ответил Завалишин.
Остаток этого дня и весь следующий день Лазарев не заглянул в свою каюту. Мрачный, понурившийся, мерял он шагами шканцы. Даже ночь он провел на шканцах, в кресле. Под вечер следующего дня сигнальщик вдруг крикнул:
— На левый крамбол два баркаса! Наши!..
Лазарев перекрестился мелко, часто, обрадованно.
Матросы поднялись на фрегат, угрюмо и опасливо оглядываясь. Но, не видя вооруженного караула, а главное, не видя Кадьяна, они успокоились. И едва боцманские дудки просвистели аврал и раздалась команда: «По местам стоять! С якоря сниматься!» — матросы взлетели на реи как бешеные.