— Стратон Ермолаич, как эти места называются? — спросил я.
— Какие места? — откликнулся лесник. Бросив в костер снятый с шомпола почерневший от порохового загара смазок, он встал. — Здесь, дорогой товарищ, местов, однако, много. Это, вишь, Чирьева гора, — указал он негнущимся пальцем на седловатую вершину, через которую перекинулся древний Екатерининский тракт. — Лес, что под Чирьевой, Рябиновым Колком называется; падь, что левее, та — без названия. Падь — и все тут. А про Белую тоже сказывать?
— Говорите, Стратон Ермолаич.
— Ну вот, для примеру, это место на реке Колокольным омутом называется.
С нашего, низкого, берега в реку выдвинулась лудь, каменная мель, и на первый же взгляд заметно было, что Белая в этом месте крутит могучим, злым омутом.
— А почему Колокольный омут? — спросил я снова. — Колокола, что ли, на дне звонят? Слышал я и такие легенды.
— Нет, колокола в омуте не звонят, — покачал головой Стратон. — И никакая тут не легенда, а истинная старина-бывальщина. Хотите, расскажу?
На горном Дебердеевском заводе спешили. Приказано было окончить к пятнице огромный, на триста пудов, колокол для уфимского городского собора. Уфимский провинциальный воевода прислал на завод гарнизонного капрала со строжайшим приказом: немедля слать колокол в город. Уфа ждала приезда какой-то великовельможной персоны — не то генерал-майора Павла Потемкина, начальника тайной комиссии по делу народного возмутителя Емельки Пугачева, не то главного усмирителя холопьего бунта генерал-аншефа Бибикова, — и надлежало достойным колокольным звоном встретить сих высоких персон.
Кроме отливки колокола, и другая забота была у хозяина завода купца Дебердеева. Как доставить колокол в Уфу? По Белой его не сплавить. От Тирлянского посада до самого Мелеуза река, сжатая горами, крутит ненасытными водоворотами. Побьет, сохрани бог, баржу! А если и не побьет, другая опасность ждет на низу. Получено известие, что взят пугачевским полковником Хлопушей Авзяно-Петровский купца Твердышева завод и льют бунтовщики на купцовом заводе пушки для Пугачева. Непременно перехватит Хлопуша уфимский колокол!
Выход один — отправлять колокол на лошадях. Путь немалый, сто пятьдесят верст, и трудный: через хребты Ямантау и Зигальгу, через Сим и оба Инзера. Для трудного этого пути ладили на заводе возок из плах в ладонь толщиной, с большими, сплошными без спиц, колесами. Возок был уже готов, и вышел он на славу, хоть слонов запрягай, а вот с колоколом задержка.
Поэтому и спешили на литейном заводе, даже и в воскресенье работали. Но уже в среду днем сплав был готов. Пожелтело сопло, и металлический прут, опущенный в бурлившую расплавленную массу, покрывался глазурью, «стеклился», как говорили работные.
— Готово варево! — сказал литейщик Митька Диков своему напарнику Афоне Первуше. — А ты видел, Афоня, сколь серебра в сплав вбухали?
— В колокол им не жаль серебро валить, — вздохнул Афоня, — а нам, работным, не хотят по алтыну к задельной плате прикинуть. Выжиги!
— Которые литейщики, сыпь на двор! — звонко прокричал пробежавший мальчишка-заслонщик. — Мастер кричит! Сейчас сплав спущать будут!
Диков и Первуша вслед за остальными литейщиками вышли на просторный, как площадь, литейный двор. Здесь, около фермы, установленной в огромной яме, ничем не огороженной, суетились установщики и мастер. Форма, собранная, скрепленная и просушенная, была готова. Внутри ее был поставлен стержень, по-местному ядро, из плитника, жирно обмазанного обожженной глиной. Литник — канал, через который металл пойдет в форму, — и выпор для выхода раскаленных газов были тщательно прочищены.
— Начнем, благословясь? — обратился один из установщиков к литейному мастеру, суровому старику в седых кудрях. — Все готово.
— Годи, — ответил мастер. — «Сам» не велел без него начинать. Да вот он идет.
К литейной яме, быстрыми шагами пересекая двор, шел «сам», хозяин завода купец Дебердеев. И только лишь он поровнялся с формой, мастер снял шапку, перекрестился и крикнул зычно:
— Рушь заслонку! Пускай сплав!
Заслонку выбили ломом, и расплавленный металл, фырча и гудя, побежал по желобу к литнику. Работные, вытягивая шеи, сгрудились вокруг ямы. Задние поднажали, передние поневоле подались к форме, и чей-то острый локоть так уперся в бок Дебердеева, что хозяин охнул.
— Куда прете, чумазые?! — свирепо крикнул он и крепко толкнул в грудь стоявшего рядом Дикова. Митяй качнулся, взмахнул руками, судорожно хватая воздух, и свалился в формовочную яму. Падая, он выбил дыру в низу формы.
— Боже ж мой! — в ужасе вцепился мастер в седые свои кудри и, видимо, не сознавая что делает, занес ногу над ямой, собираясь прыгнуть на дно. Его схватили за подол рубахи и оттащили назад.
А на дворе метался вопль десятков глоток:
— Давай! Скорее! Сгорит ведь! Поворачивайся!..
А что делать, куда и зачем поворачиваться, никто толком не знал. Все видели, как Диков пытался выкарабкаться из ямы, но не удержался и снова сполз на дно, провалившись по пояс в ту же дыру, выбитую им в форме. Все это видели, но беспомощно толпясь у края ямы, не знали, чем помочь товарищу. А расплавленный металл приближался, неотвратимый и грозный.
— Поганцы! Душу крещеную загубить хотите? — закричал отчаянно Первуша и, разбросав мешавших ему, встал на колени на краю ямы. — Митяй, держи!
Он опустил в яму кушак. Диков подпрыгнул и схватился за конец. Первуша с силой потянул, но тотчас упал на землю, закрыв ладонями опаленное лицо… Сплав уже ринулся через литник в форму, а из выпора ударили раскаленные газы и снопы искр. Зноя их и не выдержал ослепленный и обожженный Афанасий. А затем страшный вопль заживо горящего человека взметнулся из ямы.
После бури криков над литейным двором нависла недобрая тишина. Лишь гудел литник, глотая расплавленный металл, да ревел выпор, выметывая зловеще-зеленые газы и крупные искры.
Тишину нарушил топот. Это убегал от формовочной ямы Дебердеев по живому коридору расступившихся работных. Всегда красное, с жирным блеском лицо купца было теперь бело, как январский снег.
Литейщики, формовщики, засыпщики, катали, углежоги — словом, весь завод стоял около крыльца хозяйского дома. Ребятишки-заслонщики шныряли между взрослыми. И, лишь отворилась дверь хоромов, толпа подалась вперед, к самому крыльцу. Быстрым, пытливым взглядом окинул Дебердеев работных и спросил небрежно, лениво:
— В чем дело, ребятушки? Почему, говорю, работу бросили?
Возбужденно гудевшие люди сразу смолкли. Сказался вековой, от предков унаследованный страх перед «самим», грозным и сильным хозяином. Передние ряды смущенно оглядывались назад, а задние нерешительно топтались на месте, опустив глаза в землю.
— Ну! Языки проглотили? — уже с вызовом крикнул Дебердеев. — Что же не отвечаете?
— Не спеши, хозяин, ответим! — раздался спокойный голос.
Из толпы выдрался и подошел к крыльцу Афанасий Первуша.
— Мы насчет колокола, ваше степенство! — твердо и сурово сказал он.
Дебердеев сразу как-то осел, будто подтаявший сугроб, и покосился пугливо на литейный двор. Там краснел на солнце медными боками поднятый из ямы колокол. Прилив, образовавшийся от пролома, сделанного Митяем Диковым, после снятия формы обрубили, обруб загладили обдиркой, опиловкой и протравили кислотами. Подлую эту работу делали «кафтанники», хозяйские холуи — установщики, рядчики, заводские стражники и конторские писаря. Работных в этот день на завод не пустили. Теперь колокол можно было отправлять в Уфу, никакого изъяна в нем нет.
— Известились мы, что намерен ты отправить колокол в Уфу, — не дождавшись ответа от хозяина, снова заговорил Первуша. — Не дело, хозяин. Грех! В нем Митька Диков смерть нашел. Могила его, колокол-то! А посему должон ты, хозяин, расколоть его и в землю закопать, как подобает.