- Где вы работаете? -тихо спросил Антонио.
- То есть как где? В генеральной прокуратуре.
- А где она находится в Москве?
- Смешно спрашивать! На Пушкинской улице, на улице имени поэта Александра Сергеевича Пушкина. А прямо напротив-подвальчик с холодным пивом. (Почти все присутствующие мечтательно облизнулись.)
- А живете вы где, гражданин помощник Генерального прокурора?
Помощник немного замялся от неожиданного вопроса.
- И живу совсем неподалеку - на улице Максима Горького. Это главная московская улица, там все главные магазины. И вообще, что вы меня об этом спрашиваете! Я - коренной москвич, родился в ней, всю жизнь прожил, знаю в Москве каждый переулок, не только улицу Горького!
Мы все стояли вокруг прокурора и Антонио, предъявлявших друг другу верительные грамоты. Я присутствовал при очередной наглой попытке хоть в чем-то, да обмануть заключенных. Мне было совершенно ясно, что этот тип знает только улицы Соликамска, а в Москве лишь здание прокуратуры да подвальчик с холодным пивом.
Как бы почувствовав мое состояние, Антонио ко мне слегка повернулся, и я ему тихо сказал:
- Спроси, где в Москве Хоромный тупик...
- А где, гражданин помощник Генерального прокурора, в Москве находится Хоромный тупик?
- Тупик Хоромный? Да нет в Москве такого. И вообще, нет в Москве никаких тупиков - ни хоромных, ни бесхоромных, ты мне брось тут экзамены устраивать!
И вдруг всем - от Антонио до самого последнего солдата - стало очевидно, что прокурор этот вовсе не из Москвы, что приезд его - липа...
Антонио, до того оживленный, вдруг напрягся как струна, побелел и, подойдя, вплотную к прокурору, спокойно сказал:
- Ихо дэ пута... Врешь, не из Москвы ты, и разговаривать с вами не будем!
Он резко повернулся и через мгновение вместе с товарищами был за воротами. Мы услышали скрип запираемых ворот зоны, с вышек испанцы кричали по-русски и по-испански почти одинаково звучащие слова, растерянный прокурор пошел к казарме - главному штабу осады мятежной командировки.
И в это время ко мне подбежал нарядчик:
- Разгон, быстро, немедленно мотай в зону, прямо в УРЧ.
...Они что - слышали? И кто доложил? И почему в УРЧ? Но когда вызывают в УРЧ, то не задают вопросов и не задерживаются. Я запыхавшись, вбежал в контору и открыл дверь в УРЧ.
Начальника не было, он находился в зоне военных действий у мятежной командировки, но лицо старшего нарядчика было совершенно расплывшееся.
- Разгон, тебе что сегодня снилось?
- Да ладно тебе, некогда мне с тобой шутками заниматься!
- Ничего себе шуточки! Свобода тебе! Понимаешь - сво-бо-да!
Из писем я знал, что мои близкие подали во все инстанции заявления, даже наняли адвоката, чтобы он поехал в Ставрополь, где меня в последний раз судили. Но чтобы так, сразу! И неужто можно этим шутить!
- Ну, давай быстро в КВЧ к одноногому! - Значит, серьезно! Одноногий инспектор КВЧ делал фотографии для тех, кто шел на освобождение.
Признаюсь, эта новость выбила у меня из головы все на свете, включая даже взбунтовавшуюся командировку. И спать не мог, и даже не расспрашивал о том, как идут дела там, у бунтовщиков.
Утром 2 июля меня вызвал Намятов. Он сидел за столом, набрякший от бессонной ночи, помятый, без своей обычной уверенности. На столе у него лежали мои документы, и среди них я узнал заветную "Справку об освобождении", к углу которой была приклеена маленькая фотография с моей недоумевающей и абсолютной уголовной физиономией.
- Освобождаетесь за прекращением дела. Можете ехать куда хотите. А зачем вам ехать? И тут люди живут!
В каком-то другом рассказе я говорил, что я ему ответил.
- А как там на командировке, гражданин капитан? (Сказать ему "товарищ капитан" я бы не смог даже под дулом пистолета!)
- Ничего, обротаем! Они думают, что из Москвы им свободу привезут! Вот приедет из Москвы прокурор, он им всем дополнительные срока навешает. Срока им, Хуанам проклятым, а не зачеты! Через час моторка в Бондюг уходит. Собирайтесь, поедете с ней.
Через час несколько человек бесконвойных и вольных усаживали меня в лодку.
- Ну, как там у испанцев? - очнулся я.
- По-прежнему,- ответил начальник плановой части.- Сидят в осаде, потребовали, чтобы им сухой паек дали. Ждут из Москвы настоящего прокурора.
- А тот был липовый?
- Ну конечно. Это ж наш был, из Соликамска. Как они его так быстро раскололи! Ну, теперь с ними будет москвич мучиться. Оказывается, тут целый международный вопрос!
Лодка была загружена до самого уреза воды. Кроме меня еще два окончивших срока блатника, почтальонша, завхоз, еще кто-то. Как бы мотор не заело.
Мотор не заело, и мы пустились вниз по Каме. Был солнечный, прекрасный день 2'июля. Я сидел и все не мог себе представить, что буду в Москве. Буду в Москве проходить мимо милиционера и не бояться его.
Не доезжая до Бондюга, нам навстречу взревел, разрезая воду, полуглиссер самого начальника лагеря.
- Прокурор из Москвы едет,- сказал всезнающий завхоз.- Ночью из Москвы на самолете прилетел. Его-то они, эти испанцы, добились. Да чего другого добьются?
Так я тогда этого и не узнал.
Теперь-то я знаю, что они все же - во всяком случае, большинство из них добились своего. Добились родины. И живут в городах или деревнях своей Испании и иногда по вечерам в прохладной таверне - или как еще там называется забегаловка - рассказывают о том, как бунтовали они в далекой тайге в верховьях русской реки Камы.
Да я иногда об этом вспоминаю. Никого бы из них, конечно, не узнал. Кроме Антонио. Вот его бы узнал! Даже постаревшего, почти неузнаваемого - но узнал бы, встретившись с ним на какой-нибудь испанской улице.
Так ведь не встретимся...