— Я никогда не говорил, но той ночью у нас с Де Вриссом был серьезный разговор о тебе. Любопытно, что я-то как раз говорил, что ты не внушаешь мне никакого доверия. А Де Врисс уверял, что из тебя получится прекрасный офицер. Я никогда не узнаю, каким образом он мог так верно предугадать. Ты заработал медаль, Вилли, если моя рекомендация еще что-нибудь значит, вот что я скажу. Спасибо за то, что ты мне дал выплакаться в жилетку. Теперь я чувствую себя гораздо лучше. — Он потянулся за своими брюками.
— Разрешите помочь вам одеться, капитан?
— Нет, спасибо, Вилли. Мне не нужна помощь, во всяком случае, физическая. Как они называют меня в кают-компании? Умирающий лебедь? — Глаза его блеснули, и Вилли не удержался от смеха.
— Сэр, через неделю все забудут об этом, в том числе и вы…
— Я-то буду помнить даже на своем смертном одре, если умру в своей постели или еще где-нибудь. В жизни каждого есть один-два таких момента. Один у меня уже был — сегодня утром. Что же… моя мать воспитывала своего сына не для того, чтобы он стал солдатом. Я все-таки хороший писатель, черт побери, а это что-нибудь да значит. Что бы ни думал об этом Барни Гринвальд. Он, возможно, предугадал бы, что я прыгну. А допрыгнул я и до трибунала, хотя по-прежнему считаю, что все равно не смог бы помочь Стиву… Ну что ж. Пожалуй, я сделаю еще один глоток, если ты не желаешь. — Он ловко защелкнул пряжку своего ремня одной рукой, налил себе брэнди и выпил. — Странное для меня ощущение, — проговорил он, — попасть в такую ситуацию, где слова ничего не могут изменить. Первый раз в моей жизни, или я сильно ошибаюсь. Иди побрейся, Вилли.
— Слушаюсь, капитан.
— Черт побери, мне кажется, ты заслужил право снова называть меня Томом. Даже Длинным Томом, то-есть, я хочу сказать, Лордом Томом… Кажется, я слегка перебрал. Небольшая прогулка на шлюпке на свежем воздухе приведет меня в чувство, как ничто другое. Или у нас нет больше шлюпки? Я позабыл.
— Вид у нее ужасный, капитан, но мотор еще тарахтит.
— Прекрасно. — Когда Вилли взялся за дверную ручку, Кифер произнес:
— Кстати говоря… — Порывшись на книжной полке над столом, он вытянул туго набитую черную папку. — Вот первые двадцать глав романа. Остальные, несколько подмокли. Хочешь взглянуть вечерком на досуге?
Вилли был поражен.
— О, спасибо, сэр, с удовольствием. Я уже начал было думать, что мне придется ее купить, чтобы взглянуть…
— Да, черт побери, Вилли, я надеюсь, что ты все же ее купишь, не лишай меня моих гонораров! Я хотел бы, однако, знать твое мнение о ней.
— Я уверен, что она мне понравится, сэр…
— Что ж, выскажешь свое просвещенное мнение. И не щади моих чувств из соображений военной субординации.
— Слушаюсь, сэр. — Вилли вышел из каюты, держа папку под мышкой, с таким чувством, будто в руки ему попал сверхсекретный документ.
Поздно ночью он написал Мэй письмо.
39. Любовное письмо
Было далеко за полночь, когда Вилли закрыл папку с рукописью Кифера, отложил ее в сторону и отправился в корабельную канцелярию. Включив настольную лампочку, он замкнул дверь и снял чехол с пишущей машинки. В душной каюте было тихо, только глухо скрипели кранцы между бортами «Кайна» и «Плутона». («Кайн» был ошвартован к плавучей базе на ремонт.) В ящике для бумаг он обнаружил потрепанный порнографический романчик, забытый писарем, и удивился, что ему не захотелось даже открыть его. Он заправил бумагу и, равномерно стуча по клавишам, начал без остановок писать.
Есть одно ощущение, которое я пережил на этом корабле, типичное для моей жизни здесь, и единственное, что я запомню о ней, — это ощущение человека, которого встряхнули ото сна. Пожалуй, что за последние два года меня встряхивало ото сна сотни раз. Ну так вот, меня наконец-то встряхнуло также и от иллюзий, которые я питал по отношению к тебе, и я только молю Бога, чтобы это было не слишком поздно.
Я знаю, что это письмо может произвести на тебя впечатление разорвавшейся бомбы. Прочти его, милая, и тогда уж решай, стоит ли на него отвечать. Насколько мне известно, я значу для тебя не больше, чем какой-нибудь идиот, приходящий в „Грот“ только для того, чтобы поглазеть на тебя. Не все же я должен его написать.
Видимо, не имеет смысла так поздно просить у тебя прощения за то, что я не писал целых пять месяцев. Ты знаешь, почему не писал. В свое время я считал в высшей степени благородной мысль о том, что если я намерен порвать с тобой, то должен это сделать сразу, не мучая тебя своими уклончивыми посланиями. И поскольку я решил улизнуть от тебя раз и навсегда, ввиду того, что ты не слишком подходишь мне — Господи, прости мне, — я и перестал писать.