На афише были изображены саксофонист и Мэй, стоящие рядом у микрофона.
— Теперь ты все знаешь, — сказал Рубин.
— Что знаю? Почему она переменила имя?
— Говорит, что прежнее не принесло ей счастья. Она начала работать с Фезером недели через две после твоего отъезда, Вилли. Она… она с ним спуталась.
Вилли передернуло от его тона и его слов. Он еще раз поглядел на саксофониста. Очки без оправы, тонкие губы растянуты в бесстрастной сценической улыбке, длинный нос…
— Не слишком-то он…
— Он первоклассная дрянь. Был дважды женат и дважды разведен… Я противлюсь этому, но… она просто злится на меня…
— Господи, у Мэй всегда хватало рассудка, чтобы…
— Он подхватил ее на лету, Вилли. Ты же сбросил ее с порядочной высоты. Он превосходный музыкант, у него много монет, а в женщинах он разбирается, как Эйнштейн. Среди своих он просто Бог. А Мэй, ну как тебе сказать, она все-таки наивное созданье, хотя и строит из себя умудренную жизнью…
— Так в чем же дело? Они что, собираются пожениться?
— В чем дело? Как он ее уверяет, дело в том, что его последний развод еще не оформлен. Может быть, он и впрямь хочет на ней жениться, не знаю. Мы теперь с ней почти не разговариваем…
— Ах, даже так?
— О, она продолжает платить мне мои десять процентов. Хотя вовсе не обязана, у нас ничего официально не оформлено. Я точно знаю, что Фезер советовал ей перестать платить. Но она платит. Не то чтобы я просил ее об этом… Мы жутко поссорились с ней из-за твоего письма — извини, сунул нос в твои дела, Вилли, — и я сказал что-то о Фезере, вроде того, что он продувная бестия, а она как раз в то время не желала слышать никаких шуточек насчет Уолтера…
— Я должен с ней поговорить, Марти.
— Ну что ж, давай заглянем. Может быть, они репетируют.
Они двинулись в сторону «Ацтека». За дверью, расписанной зелено-желтыми змеями в перьях, оркестр играл «Поднять якоря».
— Вот слышишь, специально в твою честь, — сказал Рубин. — Входи же.
Они проскользнули в дверь. В большом, аляповато отделанном зале было просторно. Пол натерт до блеска, множество пустых столиков. Зеленые бумажные пальмы скрывали вход. Мэй стояла на оркестровой площадке и пела. Вилли вздрогнул от ужаса: Мэй превратилась в яркую блондинку.
— Давай здесь немного постоим, — сказал Рубин. Он стоял, опершись о стену, сунув руки в карманы пальто, уставившись на сцену сквозь свои толстые зеленоватые очки. — Как тебе ее вид?
— Кошмар.
— Фезер любит, чтобы его вокалистки были блондинками.
Оркестр замедлил темп, и мелодия оборвалась на середине.
Дирижер постучал палочкой по пюпитру.
— Детка, что у тебя там с этой фразой? — закричал он. — Еще раз, пожалуйста, начиная с «до»…
Нетерпеливо тряхнув волосами, Мэй сказала:
— Как я ненавижу эту дурацкую песню, Уолтер. Почему я должна ее петь. Такое старье…
— Послушай, детка, как только кончится этот парад, зал будет трещать от моряков. Придется петь весь вечер…
— Ну и пой сам, пожалуйста. Я ее не выношу…
— Какой парад? — прошептал Вилли.
Рубин усмехнулся:
— Надо же так потерять память! Ты разве забыл, что сегодня День военно-морского флота?
Музыканты снова заиграли. Мэй взяла несколько нот и остановилась, упрямо глядя на Фезера. Он пожал плечами и взмахом руки остановил оркестр.
— Может быть, хочешь кофе, Мари?
— Все что угодно.
— Перерыв на полчаса, — сказал Фезер музыкантам. Они загремели стульями и сошли с площадки, переговариваясь друг с другом. Мэй накинула на плечи пальто из верблюжьей шерсти. Они с Фезером зашагали к выходу, по привычке прижавшись друг к другу так тесно, что Вилли будто током ударило. Он вышел из-за пальмы, остро сознавая, что на нем форменный плащ с золотыми пуговицами, белый шарф и фуражка с потускневшим околышем:
— Здравствуй, Мэй.
Она даже пошатнулась, схватила Фезера за руку и остановилась с открытым ртом.
— Боже мой, Вилли. Ты хочешь, чтобы я умерла на месте? Ты давно здесь?
— Только что вошел. Не хотел мешать тебе…
— Я… Уолтер — это Вилли Кейт… капитан Кейт… или лейтенант Кейт — не знаю, как тебя величать. Ты все еще капитан этого тральщика?