— Я сегодня утром вывел корабль из состава флота…
— Рад познакомиться с вами, Вилли. — Фезер протянул ему руку. — Мари рассказывала мне о вас…
Они пожали друг другу руки. Фезер был недурен собой; его изображение на афише было неудачным. Лицо у него было приятное, оживленное. У глаз лежали морщинки и тени, а в густых каштановых волосах поблескивала седина. Его рукопожатие было твердым, голос сильным, мягким и приятным.
— Привет, Марти, — холодно бросила Мэй.
— Присоединяйтесь к нам, вы оба, — обратился к ним музыкант. — Мы хотели бы только перекусить что-нибудь…
— Мне надо поговорить с тобой, Мэй, — проговорил Вилли.
— Чудесно, пошли все в гриль-бар, — воскликнул Фезер.
— Мне надо поговорить с тобой, Мэй, — повторил Вилли упрямо.
Мэй робко взглянула на Фезера. Выражение лица у нее было такое, будто она попала в ловушку.
— Ради Бога, Мари, — сказал музыкант небрежно. — Учти, что у нас времени в обрез…
Она погладила его по руке.
— Я недолго, Уолтер. Ты иди.
Фезер поднял одну бровь и кивнул, улыбнувшись, Вилли.
— Приготовились к параду, лейтенант?
— Я не участвую в параде.
— Жаль. Ну так приходите сюда сегодня вечером. Приведите с собой кого-нибудь. Я вас приглашаю.
— Благодарю вас.
— Пошли, Марти, — сказал дирижер. — Выпьем по чашечке кофе.
Мэй и Вилли остались одни в большом танцевальном зале, расписанном ацтекским орнаментом. Ряды пустых столиков с приставленными к ним стульями делали его еще более нелепым.
— Зачем тебе понадобилось красить волосы? — спросил Вилли. Его голос звучал резко в пустом зале.
— Тебе разве не нравится?
Они стояли друг против друга на расстоянии не более полуметра, словно боксеры на ринге.
— Нет. Мне кажется это вульгарным.
— Спасибо, милый. Все репортеры ночных клубов в городе похвалили меня за то, что я совершенствуюсь.
— Репортеры ночных клубов этим зарабатывают себе на жизнь.
— У тебя чудное настроение по случаю возвращения домой.
— Ты голодна?
— Не имеет значения. Ты сказал, что тебе нужно поговорить со мной. Здесь так же удобно, как и в любом другом месте, если тебе нужно уединение.
Они подошли к ближайшему столику и сели. Вилли распахнул плащ и стащил с шеи шарф. Мэй глубже закуталась в свое пальто. Ему показалось, что она дрожит.
— Ты стал совсем другим, — проговорила она.
— Почему ты не ответила на мое письмо?
— Что тебе сообщил Марти?
— Это не важно.
— Ты всегда терпеть его не мог. И никогда не считал его своим другом. Бог знает, почему ты ему нравишься…
— Ты не считаешь, что я имею право получить ответ на свой вопрос? А не слышать только: «Спасибо, нет. У меня есть саксофонист и я теперь блондинка».
— Я не обязана выслушивать всякие гадости. Вспомни, друг мой, что ты столкнул меня в грязь. А кто-то взял и поднял меня из нее, какое тебе до этого дело?
— Мэй, все, что я сказал в своем письме, я могу повторить сейчас. — Он хотел добавить «я люблю тебя», но не смог. Кругом было слишком много улыбающихся ацтекских масок.
Выражение ее лица смягчилось.
— Это было чудесное письмо, Вилли. Я плакала, читая его. Оно до сих пор хранится у меня. Но ты опоздал на четыре месяца.
— Почему? Ты разве обручена или замужем? Что случилось?
Мэй отвернула от него лицо.
По лицу Вилли пробежала судорога. Он спросил ее напрямик:
— Ты его любовница?
— Такого слова-то больше не существует. Любовницы исчезли со времен Диккенса, дорогой мой.
— Ответь мне, Мэй!
Она повернулась к нему. Лицо ее так побелело, что ее грим показался ему слишком ярким.
— А ты как думаешь? Что делают взрослые люди, когда они вместе день и ночь, как мы с Уолтером, играют в камешки? Все о нас всё знают. А ты лезешь со своими дурацкими, старомодными вопросами! — Слезы выступили у нее на глазах.
Вилли едва мог вымолвить что-то. Ком стоял у него в горле.
— Я… не надо, не надо, Мэй.
— Ну, я думаю, этим все сказано, так ведь?
— Не обязательно… Я только… — Он оперся подбородком на кулак. — Дай мне десять секунд, чтобы прийти в себя…
— Это все, что тебе надо знать? — сказала она с горечью. — У тебя ведь такие широкие взгляды.
Вилли посмотрел на нее и кивнул.
— Ну все, проглотил. Пойдешь за меня замуж?
— Теперь ты благородничаешь. Благодарю — это твоя длинная масть. Утром ты одумаешься и живо ретируешься.