Прибежали они ко мне. Шепчут, обе почти в обмороке:
«Капитан, тебе угрожает опасность! Берегись!»
«Сютькин и Гера добыли где-то оружие и порох…»
«Сегодня ровно в полночь, как пробьют склянки, они ворвутся к тебе в каюту и застрелят тебя из мушкетов!»
«Или свяжут, раскачают тебя за руки, за ноги и бродят за борт акулам на корм. Беги, капитан! Спасайся!» «Скорее спускай шлюпку!» «И возьми нас с собой!»
«Так-так, — говорю я им спокойно, — всё понятно. Я должен был это предвидеть. Хорошо. Идите в свою каюту я запритесь изнутри покрепче. Когда всё кончится, я позову вас…»
«А ты сам, капитан? Ведь они украли у тебя всё оружие! Ты погибнешь, нам жалко тебя! Мы тебя любим эбе…»
«Пустяки. Я покажу им, на что я способен!»
«О, какой ты храбрый и какой ты красивый в этом костюме!» — закричали тогда наперебой Галя и Валя, но я остановил их жестом — не надо.
И прибавил тихо:
«К чему эта лесть и восхваления? Ступайте к себе, соблюдая крайнюю осторожность. Враг коварен и зол. Пока!»
Когда девочки ушли к себе и заперлись, я, чтобы быть неузнанным, накинул плащ с капюшоном и тайным ходом пробрался на мостик проверить, цел ли компас. И заодно дал покурить сонного зелья вахтенному, подкупленному врагами матросу. Затем, снова тайно и никем не замеченный, очутился я на корме, у рулевого колеса. Матроса мне пришлось оглушить рукоятью шпаги — этого требовала осторожность. На карту было поставлено слишком многое. Но не о своей жизни я думал, нет — о жизнях Гали и Вали и, наконец, о корабле! У меня имелись основания опасаться, что этот рулевой тоже в заговоре, так пусть он поспит! И, обнажив шпагу, я сам встал к рулю…
Да, чуть совсем не забыл! Ещё с вечера странный цвет неба на закате предвещал перемену ветра, а теперь, ближе к полночи, уже ясно чувствовалось, что вот-вот разыграется в океане страшная буря. Именно это и было мне на руку…
Спокойной рукой я переменил курс и направил судно в самый центр шторма, где как бешеный выл и свистел ветер, а качка сделалась такая, что заговорщиков в трюме катало и швыряло с борта на борт, точно мешки с горохом, и вскоре все они так ослабели от морской болезни, что какой там бунт! Им было и слово-то не вымолвить…
Кстати, я нарочно не увернулся от одной особенно здоровенной волны, и в отдраенный люк хлынул в трюм настоящий водопад. Конечно, кое-кто внизу мог и захлебнуться, но зато я теперь был уверен, что порох у них подмок. Конечно, за ними оставался перевес в численности, и холодного оружия у них полно… Что ж, пусть нападают! На шпагах я не боюсь сразиться и один против ста!
Я выбрал себе удобную позицию в узком коридоре, готовый проколоть и сбросить обратно в чёрную яму трюма любого, кто покажется первым. Но они не рискнули.
Шторм стал стихать. С грязной тряпкой, заменяющей им белый флаг, вылезли кое-как Гера и Сютькин, грохнулись оба передо мной на палубу и принялись жалобно выть и канючить^ прося о помиловании. Они знали, что за бунт в открытом океане полагается по морским законам расстрел на шканцах.
«Встаньте, — сказал я им, — и посмотрите за борт, и скажите мне, что вы там видите?»
«У-у-у! — взвыли они. — Пощади нас, капитан!»
«Хорошо, пощажу. Но ответьте, что вы там видите!»
От слёз с перепугу они ничего не видели в море, пришлось самому объяснять:
«Справа по курсу лежит дикий, необитаемый остров. Расстреливать вас я не буду, но наказать должен. Я высажу вас. А через год, совершив кругосветное плаванье, моё судно снова заглянет в эти воды. Если вы раскаетесь к тому времени, я заберу вас, но если нет — горе вам! На этом бесплодном клочке никому в мире не ведомой суши вы останетесь до конца своих дней. Я кончил, мошенники вы и горлопаны!»
Они, разумеется, снова завыли, как схваченные капканом шакалы. Ещё бы — охота им, что ли, сидеть на пустом островке среди океана и целый год питаться червяками? Особенно Гере — он обжора и выл громче всех.
Но я непреклонен. Наставляю на них шестиствольный мушкет и насмешливо командую:
«Эй, марш за борт! Считаю до трёх, а потом стреляю! Раз, два, три…» Трах-тарарах! Бум, бум, бум!
И когда рассеялся дым, я увидел: палуба чиста, а в океане, скуля и воя, барахтаются и плывут по направлению к острову все те, кто пожелал стать пиратами…
Я же благополучно отправился далее в кругосветное путешествие и стал обучать Галю и Валю управляться с парусами.
14
Днём я не умел, да и побаивался сочинять. Мне казалось, что всякий только увидит моё лицо и мои глаза, тут же обо всём догадается и меня засмеёт. Поэтому я выдумывал только ночью, в темноте, укрывшись с головой одеялом. К слову сказать, Гера не разрешал нам так спать. И босиком не позволял бегать. И пока всё не съешь, нельзя было встать из-за стола, даже если сыт и больше не хочешь.