— Вот видишь? Съел бы раньше, так не было бы сладкого теперь. Кто прав?
Мама улыбается, глядя на нас, но ей совсем не так весело, как бабушке. Я знаю, маму угнетает вечное наше безденежье. Ей совестно и не по себе от бабушкиных немного хвастливых рассказов про мелкие ухищрения с продуктами, которые она гордо именует экономией. А всё-то дело в початой банке с повидлом. Вот почему так грустно улыбается моя мама. А бабушка… Но ведь бабушка у нас такая старенькая и так любит настоять на своём… Пусть! Я молча соглашаюсь с ней. Но молча — этак ей не годится. И она снова задорно спрашивает:
— Ну? Кто же прав?
— Ба, да ведь если съедим сегодня, то завтра всё равно опять не будет! А если никогда ничего не есть, тогда…
— Вы петухи! — говорит мама. — Два петуха — пара!
— Нет, — возражает бабушка, — он, я убеждена, спорит со мной только из духа противоречия. А на самом деле он (я ему тут про Зину рассказывала), я уверена, что он целиком на стороне этого честного человека.
— Конечно! Ещё бы, — говорю я. — Шнурков же гад!
— Э, это плохое слово. Так нельзя говорить…
— Спать! — командует мама. — Спать, спать, спать!..Ещё некоторое время мы переговариваемся, уже лёжа в постелях. Я никогда не успеваю заметить миг, когда кончается явь и начинается сон. Сколько раз собирался сам подкараулить себя, и ничего не получается. Зина, Шнурков… мешаются в голове слова, потом я думаю: «А куда же она теперь спрятала эту банку с повидлом? Там ведь ещё осталось! Я не возьму, не трону, а только бы хоть разок найти!» И… назавтра я опять понимаю, что снова вчера прозевал миг: уснул и не заметил как. А снились мне воздушный шар, какая-то землянка в лесу, немцы, и я от них отстреливаюсь, лёжа за пулемётом…
3
Несчастное это кривое слово у меня по животу: «Антон Та.». И виден я издали словно яркий, пронзительный железнодорожный сигнал. «Антон Та.» — вот так слово!
И однажды ночью я выгрыз его зубами.
…Ночью…
Я дождался, пока заснёт Шурик — мой сосед, потом укрылся с головой и давай тогда кусать нитки, как выгрызает собака шерсть кругом раны. Было мне жаль самого себя, и слёзы лились у меня из глаз, совсем как у нашей бабушки… Впрочем, нет, не совсем как у неё. Она-то сама обычно не ведала, что плачет… Сидит, бывало, или дремлет, или читает, а слёзы текут. Выскользнет капелька из-под ресницы, сверкнёт и — юрк! — покатилась по щеке, по морщинке, как по извилистому сухому руслу ручья. Потом сорвётся светлой искоркой и падает в чёрный подол юбки…
Я ей всегда:
— Бабушка, ты плачешь?
Но она и знать не знает, что плачет. Дремала она и от моего крика опомнилась. Вскинула голову, улыбается и говорит, меня утешая:
— Нет, дурачок, не плачу, а это старая я уже. Вот хотела тебе что-то сказать и забыла! А, вспомнила. На, возьми себе на всякий там случай — десять рублей это. Вдруг да понадобятся в лагере, а мы с мамой далеко… Возьми!
И мама тут же словечко вставила, подняв глаза от шитья.
Это всё тогда и было, когда они меня собирали в дорогу.
— Он умный мальчик и скучать не будет. А мы, пока его нету, мы немного денег подкопим и, может быть, ремонт сделаем. Ну, хоть потолок побелим и обои новые наклеим. Мы с бабушкой уже говорили об этом…
Говорили? Ага… И тут только я догадался: ремонт… денег подкопят… Я знаю: будут обе сидеть на хлебе с чаем. Каждый кусок сахару бабушка поколет щипчиками на четыре, потом на восемь сахарков…
Знаю. Так уже было. Я помню, у бабушки года два тому назад украли из большой сумки маленькую. На Палашевском рынке было это. Вернулась она, села на стул, как была, в пальто, в смешной своей шляпке с клочком вуали…
Руки на столе, на руки уронила голову и громко заплакала. В маленькой той сумочке были все наши карточки на месяц, который едва начинался, и мамина зарплата, и… Бедная бабушка, я помню, она так потерялась, так притихла и так состарилась в тот месяц, и такой чувствовала себя виноватой, что мы с мамой совсем перепугались и даже уговорились нарочно задавать почаще разные вопросы, чтобы она отвечала нам и отвлекалась хоть немного…
И теперь они станут жить впроголодь. Меня для этого в лагерь, а сами… Но тут я вспомнил, с какой тоской мама озирается иногда в нашей комнате, говорит, что ей стыдно позвать кого-нибудь в гости… Нет-нет, конечно же, я поеду, и на обе смены, и буду там есть все добавки, и вернусь такой толстый, что они меня не узнают!