Но нет, ничего подобного — удар вдруг раздался настоящий, тугой! И звук от него полетел упругий, знакомо сочный и гулкий.
У них — мячик, понял я, настоящий!
И тут же увидел я мяч, потому что удар был вверх и мячик поднялся в небо свечой и там заиграл на солнце — красный?!
Лагерный мячик тоже был красный, и я удивился, откуда у них такой же!
А вот и сами они, увидел я, бегут по кругу…
В форме! — ещё раз разинул я рот.
Откуда же у них форма? И бутсы… У всех!
И вот тут только стал я догадываться. Но не надо было уже догадываться: следом за деревенскими в форме, бегущими, как на стадионе для разминки, показался из-за кустов Спартак… Трёхзвучный серебряный свисток пел у него в зубах, горели на солнце ручные часики, а мячик, мне показалось на миг, так и висит в небе, словно на нитке.
Бум-бум… бум-бум… — долетали до меня удары. Впрочем, ребята часто промахивались, а то и совсем не попадали по мячу. Ноги их задирались почему-то высоко, и сами они от этого падали, теряя равновесие. Но если уж попадал кто-нибудь из них и бил по мячу, удар получался что называется пушечный. Стоять против них в воротах — ого-го! У нас так никто не лупит…
А Спартак бегал из края в край луга. Он что-то кричал и то останавливал игру и рассказывал что-то своим игрокам, созывая их в кучу, то сам бил напоказ и штрафной и пенальти. Он выбрасывал из аута, подавал корнеры, брал на головку, и бил головой, и грудью останавливал мяч, и бил его на лету и в падении, высоко подпрыгнув в воздухе…
Я и не знал, что Спартак так здорово может. Интересно, давно ли это он с ними тренируется и знают ли об этом у нас?
Знают… Не все, разумеется, но кое-кто знает… Я вспомнил.
Я вспомнил, и стало на душе повеселей, потому что одной обиды как не бывало. Что же я этого сразу тогда не понял, ведь было так просто понять?
Когда третий-ближний пришёл из похода — а они с собой брали горн на тот случай, если кто-либо заблудится, но не заблудился никто, а горн — они так затрубили в него на подходе, что их встречать высыпал весь лагерь!
Дело было перед ужином, когда они явились, все черномазые от сажи ночного костра, которую никому из них не хотелось смывать, а хотелось сперва погордиться ею. Вот и шли они прямо как сенегальцы: впереди двое с котлом на палке, потом кто-то с самодельным флажком, затем ещё один с горном и этот беспрестанно трубил. Все они посрезали себе палочки, понаделали шапок из берёсты.
— Одно одеяло прожгли, кашу недосолили!
— Спартак на свой спиннинг поймал, подсек, выудил… щуку. И ещё рыб — дополна! — так, на ходу, кому попало рассказывали «ближние».
— Ну почти что, почти что — только самой липочки не хватило! — метр!
— Во-о-от такую щу-у-уку!
— Что, не веришь? Спроси у кого хочешь, все видели.
— Леска лопнула! Надо было толстую, а у него тонкая…
Они шли строем. Весь лагерь выбежал к ним за забор. Окружили, на ходу, наперебой, мешая друг дружке, спрашиваем, спрашиваем, спрашиваем…
А они нам рассказывают. Тоже все вместе, взахлёб, путаясь, тут же поправляя один другого, тут же споря, и хохоча, и перекрикиваясь…
Гадюку они видели… Ужа! И ежа! И лисёнка!
Лисёнка поймали!
Они для него и клетку из прутьев сплели…
Все тут же кидались к лисёнку, но лисёнка всем не показывали: чтоб не пугать его зря, клетку накрыли чем-то, — вот какие они…
Я было сунулся тогда же к Спартаку, прямо так и готов был сказать: мол, возьмите меня к себе в отряд, я баловаться не буду… Но подумать — одно, а как это сказать, если оно само не выговаривается? Да и устал, наверно, Спартак, он меня не заметил. А я ещё повертелся около и в сторонку…
Когда вымылись они, сложили вещи, когда ужинать сели, в тот раз позже обычного, и произнесла мама Карла свою смешную речь о том, что:
— Ну и слава богу, всё кончилось, и хорошо, что обошлось на этот раз без жертв и увечий…
Ну тут все захохотали так, что ей пришлось долго молчать, а потом…
— Это я не в шутку, ребята, я не спала эту ночь, и чего только мне не мерещилось…
И снова кругом засмеялись и принялись шутить.
— Утопленники, да? — крикнул кто-то Полине, и бедная мама Карла печально кивнула в ответ:
— Да, я ожидала самого худшего…
— Никогда не надо ожидать самого худшего! — весело крикнули ей.
— Да, наверно… — покорно согласилась Полина и с этим.