Но я не мог отвечать, лишь головой кивнул. Я и смотреть-то на него не мог и отвернулся, чтобы не заметил он, если я вдруг разревусь от этой его лёгкой готовности пустить меня на какой-то сеновал — ночевать…
И поесть принесёт Лохматый! А скажу ему: «Я у вас остаться хочу… Не хочу я в этот лагерь, ну его! Можно я у вас поживу?»
Скажу так, и он ответит мне тем же лёгким согласием.
А я тогда…
«Я бы тебя, Лохматый, на корабль к себе взял… Ты бы у меня был боцманом и бомбардиром. Я бы тебя научил из пушки палить. Есть у меня одна пушечка, на верхней палубе стоит, к ней ядра — по пуду каждое. Как зарядим, как прицелимся, как понесётся наш корабль…»
36
— А в футбол ты учился? — спросил Лохматый ни с того ни с сего.
— Чему учиться-то? Я на воротах у нас во дворе стою.
Лохматый опять что-то не понял и застеснялся. Но, видно, было это ему очень любопытно узнать, и, застенчиво улыбаясь и запинаясь, спросил он:
— А «во дворе» — это чего?
— Как это «чего»? — Теперь уже я не понял его.
— Ну, в каком дворе-то?
— А-а! Ты что, в Москве ни разу не был?
— Не-а! — И Лохматый весело затряс головой. — Ив другом ни в каком городе мы не были. Мы у себя в деревне живём, вон там, в Семёновке!
Он махнул рукой куда-то за деревья, куда и прежде показывал, объясняя мне путь на станцию, да всё улыбался при этом и чего-то ждал от меня…
— Так до Москвы-то мало совсем! — сказал я. — Чего же вы?
— А кто нас пустит?
— Ну, а вы — с классом! На экскурсию… У тебя карандаш есть, я бы написал свой адрес?
Нету. Мы с собой не носим.
— А тебя как зовут?
— Петька.
— А меня Антон. А того как? Который сюда подбегал, как его?
— Это Зуевых был… Толяна. Этот год он в ремесленное пойдёт, в Москву к вам.
— А ты?
— Да я-то! — И Петька засмеялся моему неразумению. — Я-то ведь в пятых ещё, только на осень в шестые пойду, а он семилетку закончил…
— Я тоже в шестом буду, — сказал я.
— И Петька этому вдруг страшно обрадовался.
— А папаша твой? Он кто?
— Он без вести пропал… Не вернулся с фронта…
— И у нас тоже без вести! — неожиданно вскричал Петька и тут же стал перечислять, загибая пальцы: — Бабка у нас, мать, я и Валька. Она меня младше. А больше нет никого родных. У нас как у вас, значит. Только ещё Валька у нас есть. А у тебя из братьев или сестёр кто?
— Никого, я один.
— Здорово, да? У вас как у нас! Тебе двенадцать исполнилось? Мне уже!
— И мне уже.
— А ты мне ещё про ваш двор расскажешь?
— Петька шагнул в мой куст — и на футбольной поляне одним игроком стало меньше.
— Да чего там особенного? Ну, дома стоят, а в серёдке — двор. И всё.
— Ну, а ещё чего есть? Расскажи!
— Да я же из лагеря убежал! — сказал я и тут же сам заново это вспомнил, и ёкнуло у меня сердце…
Вспомнил, и завертелось колесо моих страхов. До того тошно сделалось, что слышу вот — Петька опять у меня о чём-то спрашивает, да никак не доходит до меня, что он теперь? О чём он ещё?
Оказывается, он вот какую ерунду городит.
— Ты, — говорит он, — обратно ступай! А? Чего будет-то? Ты же нашёл свой галстук? Ну и иди, скажешь им — нашёл! А? А я к тебе приходить буду…
— Да не терял же я его, не терял! Я его сам закопал, чтобы не сняли! Они хотели меня на три дня непионером сделать, понимаешь? А для этого надо на линейке, при всех — понимаешь? — снять с такого человека галстук! Я его раз — и закопал. Снимайте теперь! Они тогда запасной взяли из пионерской комнаты. Чтобы надеть и снять сразу же, понимаешь? Только это уже не одно и то же: мой-то у меня! Хочу — надену, а хочу — и спрячу его обратно… Вот их зло и взяло. Особенно Геру нашего. Я его ненавижу!
— А чего тебе будет за это?
— Будет! Уж не беспокойся. Не знаю вообще-то. Может, вышибут… Матери телеграмму пошлют, чтобы забрала меня, и всё.
37
Теперь мы шли и не разговаривали. А куда шли — и сами того не знали, просто так по лесу. Мне-то всё равно, а Петьке и подавно, потому что для него здесь никакой не загород, а знакомые места. Он, оказывается, тут каждый день, да по два раза, коз гоняет: утром — пасти и вечером — домой, в деревню.
— А они тебя искать не будут? — И я кивнул назад.
— Не! Чего им меня искать. Мне уж домой надо.
— А далеко?
— Не! Близко. Этот лес пройти, и сразу деревня наша.
…А что, если я в этой деревне останусь? Пусть мама думает, что я в лагере, а я с Петькой. Стану тоже пастухом. Глупо, что из-за Полины и Геры их не пускают к нам. Правильно, что Спартак стал их в футбол учить. Возьмут да и как обставят под нолик наш первый отряд!