— Честное слово, не курит!
Нет, не верит Спартак. Не верит мне больше…
40
Я плёлся позади всех и думал знаете о чём? О ботинках. Я ведь швырнул их и, оказывается, попал… в Сютькина.
Там они, должно быть, и валяются.
Уйду сейчас, потом мне то место уже не найти, и — попели ботиночки!
А в чём я в Москву поеду, босиком, что ли?
И я повернул назад. Не побежал даже — так пошёл. И надо было идти и не оборачиваться, да не утерпел я — оглянулся и вижу: все они со Спартаком вместе тоже стоят и на меня смотрят, молчат, как один… Я сказал им:
— Ботинки мои там валяются… Потом не найду их, пропадут!
— Всё-таки ты здорово упрямый, а? — спросил Спартак.
— Да нет, я правда же, Спартак, за ботинками только!
— Вот за то, что настырный, ему и обламывается, — сказал Витька.
— Всё равно — бить нельзя! — Это Спартак ему.
— Да я так просто…
— Ну и помолчи тогда. Табаков, ступай в лагерь! Какие ещё ботинки? Нет никаких ботинок, и ты мне голову не дури, я уже к тебе присмотрелся — тоже мне партизан выискался… Давай в лагерь!
— Да ботинки же! Честное слово! Я сейчас! Хотите — подождите меня!
И я побежал.
Я побежал, чтоб побыстрее вернуться к ним, чтобы Спартак, который теперь не верит мне больше, пусть бы он убедился в том, что я не соврал, — поэтому только я и кинулся со всех ног. А они все опять — за мной и кричат:
— Эй! Стой!
— Не велели же тебе, Антонта!
— Опять убежал! — Лови!
— Табаков, я кому говорю — назад! Вернись!
«Да я сейчас же вернусь, только ботинки подберу и тут же обратно! И покажу их вам всем — нате! Что? Соврал, скажете? Хоть раз докажу!»
Вот она, кажется, эта дорога, теперь беги, Антонта, направо, вон туда, где кусты, — там где-нибудь они и валяются оба вместе, потому что я их шнурками связал, ещё в самом начале этого злополучного и такого долгого дня…
Нету!
Или это не то место? Да нет — вроде бы то самое… Но нет ничего. Плохо!
Да ещё как плохо-то, Антонта! Вон они — бегут, окружают, сейчас тут будут, а я с пустыми руками… Значит, что? Значит, опять наврал…
Тихо в лесу — ни погони, ни разговоров даже. Все ушли, один я тут остался. Деревенские, эти к себе. А я так и не дал Петьке московского адреса… Хотел ведь! И я опять припустил со всех ног — неприятно и тяжко было мне тут оставаться, в тихом лесу.
41
От бега у меня даже лёгкие заболели, а палец прошёл!
Но прибежал я не в лагерь. Я свернул на речку и забрался к себе в шалаш.
Однако было мне не усидеть на одном месте, руки и ноги дрожали у меня от бега.
Я выбрался из укрытия и принялся ходить туда и обратно по маленькой, шагов в десять, песчаной косе.
Тёплая вода омывала ноги до щиколоток. Обеспокоенная моей тревогой, металась над кустом птица — она не узнала меня такого и приняла за врага.
«Плохо, — думал я, как в лихорадке, — плохо, если я пробил ему голову до мозгов, тогда мать вызовут! И, наверное, они опять теперь всем лагерем меня ищут? А ботинки как же? У кого они? И вдруг я его убил?»
Тут стало мне совсем страшно и так безвыходно, что я заметался, забегал по берегу.
А рядом, возле моих ног, свободно и бесстрастно текла куда-то вдаль весёлая, говорливая речка Чужа.
Я подумал:
«Вот бы в самом деле уплыть далеко! А что?» И так мне захотелось оказаться вдруг в воде, что я мигом разделся догола и кинулся в реку. Я поплыл сажёнками на тот берег, а с того вернулся на этот, запыхался, и тоска моя немного прошла, отстала. Тогда я лёг на спину и стал на воде отдыхать, жмуря глаза от яркого заходящего солнца, изредка перебирая ногами и руками.
В воде мне было тепло и славно, просторно и ласково. Так бы вот и уснул, лёжа на мягкой, текучей постели воды. Хорошо бы выучиться жить, как тритоны живут, но и человеком в то же время остаться… Хорошо! Тритоны вовсе не противные. К тому же и не рыбы они, и не раки, а значит, их никто не ловит и не убивает, да они, кажется, тоже никого не едят. Чем же они питаются?..
42
— А ну-ка вылазь! Эй! — закричал надо мной голос нашего Геры, и я чуть не утонул от неожиданности.
Я вздрогнул и, позабыв про воду, оступился в реке, упал и чуть не захлебнулся…
Изо всех сил старался я колотить по воде руками-ногами. От страха тут же разучился плавать, даже глаза почему-то зажмурил и до тех пор боялся вздохнуть, пока не проехался животом по песку. Тогда я поднялся и встал, совсем голый, по колено в воде, и открыл глаза…