— Ему от них тоже досталось по первое число. — Это Вася вспомнил недосказанное.
— Тебя били? — спросила мама Карла и тревожно заглянула мне в лицо.
— Так я и дамся им — бить!
— Ах, что за варварство эти ваши вечные драки, мальчики! Я вот думаю иногда: неужели и мой Валерий тоже будет драться?
— А чего ж ему делать-то? — отозвался Вася. — Будет, это уж как пить дать!
— Ужас!
И я тоже хотел сказать что-нибудь — у меня ведь о драках много чего теперь накопилось, но Гера меня подтолкнул: мол, заткнись, хватит с тебя!
— А что? — спросил я у него. — Что?
— Иди, иди! — прикрикнул Гера. — Иди давай смирно!
И я шёл, шёл совсем смирно.
43
Со всех сторон сбегались к нам ребята, чтобы поглазеть на меня, на то, как они меня ведут.
Я слышал, как вдалеке кто-то звонко и радостно закричал:
— Поймали! Ведут!
Он Сютькина избил! — говорили негромко позади нас.
— И Витьку-горниста!
— Он ботинками дрался!
Сютькин лежит в изоляторе, и у него кровь из головы течёт, — говорили и сзади, и сбоку, и забегая вперёд нашей процессии те, что всегда всё узнают первыми, тем, которые всё и всегда узнают последними.
А я шёл и молчал и ни на кого не глядел. А Гера приговаривал время от времени:
— Не дёргайся! И даже и не мечтай — не убежишь! У меня второй разряд, понял?
— У него второй разряд, — повторяли сзади, как эхо.
— От него не убежишь!
— Он Сютькина чуть не убил ботинками, — всё ещё объяснял кто-то кому-то в толпе ребят, которая увеличивалась и росла у нас за спиной.
— А ещё он деньги украл! — услышал я вдруг и вздрогнул.
— Деньги я украл? Почему они так говорят? Ведь я ни у кого не брал никаких денег, а наоборот — у меня они отняли мою десятку!
Начальник лагеря стоял на крыльце своего дома. Он поджидал нас и сразу же велел Гере меня отпустить и спросил:
— Значит, это ты и есть — Табаков Антон?
— Я, — ответил я, понимая, что он меня или не помнит, или делает вид, нарочно. Это так странно, когда оказывается, что человек не знает тебя, забыл, смотрит как на чужого!
Он долго рассматривал меня и мои вещи, которые мама Карла сложила на ступеньках крыльца, потом осмотрел мои мокрые и грязные трусы, руки мои, ноги в ссадинах и царапинах, да и вообще, точно доктор, он оглядел меня всего и спокойно сказал:
— Оденься-ка и расскажи всё по порядку. И где деньги взял?
— Это мои деньги, и я не вор…
— Ты что, заработал их, что ли?
— У малышей, наверно, отнял, — предположил Гера.
— Мне бабушка их дала, — сказал я.
— А как её зовут и где она, эта самая бабушка? — Начальник вдруг рассердился. — Ты сказки нам не сочиняй, мы тут не дети тебе, а взрослые, понял! Так что — бабушка, дедушка. Ты лучше правду нам говори!
— Ты знаешь, Антоша, что бывает за воровство? — вставила словцо мама Карла.
И я понял, что мне опять никто не верит. И я почти заорал им:
— Почему вы не верите мне? Я правду говорю. Это мне моя бабушка дала! В Москве ещё дала…
— Его бабке уже сто лет; откуда у ней деньги? — сказал Гера и прибавил ещё: — Они же бесплатную путёвку получили. Значит, нет у них никаких денег!..
— Ты лучше ответь: за что ты избил своего же товарища? — перебила его мама Карла.
— А он сам первый полез… Их четверо было, а я один.
— А почему ты вздумал убегать? — спросил начальник.
— А потому, что мне «тёмную» обещали и бойкот объявили.
— Это правда? — спросил начальник уже у Геры.
— Да я-то не в курсе, — соврал Гера. — Это там сами ребята решили его вроде бы проучить. А он струсил… А теперь видите, как выкручивается, прямо святой какой-то…
— Там без вас стекло выбили, — сказал Гере начальник. — Идите в отряд и разберитесь! — и закричал на всех ребят, что столпились кругом и слушали: — А ну, марш все отсюда! Живо-живо! Кормят вас, обстирывают, игры с вами играют, а вы ничего не цените! Вот взял и убежал. Это как понимать?
Ребята стали тихо разбредаться. Мама Карла отправилась в столовую, потому что дело шло к ужину.
Я стоял там же, куда меня сразу привели и поставили, — на крыльце… А начальник принялся задумчиво расхаживать по широкой белой половице — два шага вперед, два назад, звучно поскрипывая протезом, и говорил мне:
— Значит, твои, говоришь, деньги? Поверим. Но почему же ты тогда убегал? Почему — неясно! Надо было прийти ко мне, сказать. Ну, что теперь скажешь-то? Давай, Табаков, начистоту!