— Помню! Место ты мне хотел уступить. Помню, протез принёс и сказал, что жалеешь меня. Значит, помню, правильно? А тут ко мне приходят и говорят, что этот самый парень какую-то десятку паршивую спёр, на линейке нахулиганил, а потом убежал.
— Ясно, — отозвался я, хотя мало что было мне теперь ясно.
— Ты что, Геру, что ли, не любишь? — спросил вдруг начальник.
— А его никто не любит. И я не люблю.
— А за что?
— Потому что он злой!
— Вот как. А ты? Думаешь, ты очень добрый?
— Так ведь сейчас и не обо мне же…
— Вот так так! А о ком же ещё? О Гере, что ли? Ты же ему весь отряд перебузил! Лагерь из-за тебя ходуном ходит. То девочки ко мне целой делегацией заявляются, то Алексей Михалыча Ломова сынишка прибегает, да весь обревелся! Что ты! Ты подумай сперва, потом говори…
— А он несправедливый! У него любимчики, помогалы…
— Вот это другой резон. О справедливости потолковать стоит. Ты, значит, за справедливость? Допустим! Но смотри какая тут выходит справедливость. Вот ты Сютькина камнем ударил…
— Ботинком я в него попал!
— Ага. Ладно, ботинком. Это, конечно, лучше, да?
Начальник смотрел так настойчиво и так в то же время поощрительно, даже подсказал мне сам: —Ты говори, что думаешь, не бойся. Я же не по-плохому с тобой… Сам тебе, видишь, все карты раскрыл. Значит, уважаю. Ну?
И я сказал. Сказал, как в воду бросился:
— Всё равно ведь получается не очень-то справедливо, если не верят.
Настоящее огорчение и досада выразились у него на лице. Он даже вздохнул и спросил тоже уже устало:
— Ну а как же ты хочешь, чтобы было? То, что другие неправильно делают, это ты замечаешь. А то, что сам натворил, это как? Это не считается, что ли?
— Не знаю, — вяло ответил я. И действительно, теперь я уже ничего толком не знал.
— Упрямый ты парень, это точно. Чересчур упрямый. Ладно. Мне всё ясно теперь.
И он резко встал, опершись на костыль, и я понял, что начальник уже что-то решил про себя.
— Иди туда, — скомандовал он, — в дом иди! Давай-ка сиди и жди там. И ни ногой чтобы! А я скоро.
Он шёл по лесенке, и я слышал, как тяжело он дышит, как скрипит его костыль…
45
Было очень тихо теперь, после всего шума, крика и беготни, этого дня. Я остался один в кабинете начальника лагеря, побрёл к окошку, которое он позабыл запереть, и сел в холодное кресло из клеёнки. Сразу же стало мне зябко и в то же время и жарко и холодно разом! Ботинки, вспомнил я, так и остались лежать на крыльце…
…Темнело. Я глядел в окно и не знал, что думать. Мне: никак не верилось в то, что они могут выгнать меня из лагеря. Но они так говорили, и все они против меня, а за меня никто. Даже вот начальник сердится…
Какой-то маленький мальчишка шёл мимо. Я крикнул ему.
— Эй! — крикнул я просто так, от скуки.
Он оглянулся, встал и принялся разглядывать меня в упор.
— Что смотришь? — спросил я просто, чтобы поговорить.
— Вор! — крикнул он. — Деньги у вожатого своровал!
— Дурак! — ответил я ему и отошёл в глубь комнаты. Больше не хотелось мне глядеть в окно и разговаривать не хотелось ни с кем. Я озяб, и плохо мне было. Меня про-то трясло, и я, помню, подумал, что заболеваю, наверно… Перекупался в Чуже, и вот!
Потом прогорнил Витька на ужин, и отряды строем пошли в столовую. Сделалось ещё темнее, и трусы мои почти высохли, и сыпался из них по ногам тонкий, белый, речной песочек. А я, боясь, что намусорю и что мне за это попадёт, встал на четвереньки и принялся сдувать его по полу в угол, поближе к окошку, под кресло. Трусы мои хоть и высохли, да не совсем — около резинок ещё оставались сырые места, и мне было холодно. Я решил затворить окно, ем более уже комарьё полетело на свою вечернюю охоту…
— Антон, ты где? — сдавленно крикнул кто-то. Я высунулся в окно.
Внизу в полумраке стоял Шурик.
— Чего тебе надо?
— Ничего. Я просто думал, что ты не знаешь…
— Про что?
— Там из-за тебя собрание идёт! Я подслушивал…
— Ну и что?
— Ещё ничего не понятно, но, может, и не исключат… ia тебя знаешь кто? Сам начальник! Даже тётя Мотя, по-ариха, пришла и давай Геру ругать. И мама Карла тоже вместе с ней — на Геру, но она за то, чтобы тебя в Москву отправили…
Я промолчал.
— А ты здесь спать будешь? — спросил Шурик.
— Не знаю.
— А я все свои вещи обратно перенёс. И с крыльца всё взял. Опять вместе будем, — сказал Шурик.